И правильно – основа немецкого блицкрига заключалась в самолетах и танках.
Советские самолеты постоянно улучшались, всякая новая модификация прибавляла скорости или мощи. Но в танковых войсках случился настоящий прорыв.
И если истребители ВВС РККА постепенно захватывали господство в воздухе, то советские танки добивались того же на земле. Новые бронемашины со стабилизированными башнями были тому наглядным доказательством.
Первыми их получили танкисты из 4-го полка майора Лавриненко и 49-й бригады подполковника Бурды.
– Вот это я понимаю! – довольно крякал Полянский, обходя «ИС». – Вот это по-нашему!
– Кэ-эк жахнет, – вопил Шулик, башнер Полянского, – и напополам!
Геннадий тоже был очень доволен. Ему одному было известно, до какого неистовства дойдут сражения под Прохоровкой, да и под Обоянью будет очень горячо.
В той реальности, которая ему была ведома, на поле боя сгорели сотни танков. Ныне ход времен меняется, немцам достается все больше и больней. Вот и надо сохранить сей «модный тренд».
В его истории РККА едва удавалось окружать немцев, на уничтожение не хватало ни сил, ни умения. Это и понятно.
Ленин и Троцкий разогнали старую императорскую армию и стали создавать новую, Красную, не думая о том, что вооруженные силы – это не пушки и корабли, а прежде всего обученные офицеры и умелые солдаты. Идейные неумехи – вот кем были «красные маршалы». Бывшие унтера, прапорщики или поручики, а то и фельдшеры, они брались командовать полками, умея лишь одно – переть буром, невзирая на потери.
Они брали числом, но даже Слащов, не самый способный из белогвардейцев, всегда выигрывал сражения с красноармейцами, даже если тех было в двадцать раз больше.
Просто у него было умение, была школа, ему хорошо преподали науку побеждать. Да и Красная Армия выигрывала сражения во многом благодаря военспецам – бывшим царским офицерам, пошедшим на службу к большевикам.
А ведь было крайне важно перетянуть русских офицеров на свою сторону – это обеспечило бы победы и над немцами в 1918-м, и над поляками в 1920-м.
У немцев тоже была революция, но они поступили мудрее – не расстреливали генералов. И в 1941-м вермахтом руководили умелые, опытные командующие, многие из которых набирались опыта в Первой мировой, на том же Восточном фронте.
Поэтому Репнин всегда с ухмылочкой выслушивал фантазии либералов на тему «Нехороший Сталин перестрелял своих маршалов, из-за чего все неудачи СССР в войне с Германией».
Каких маршалов? Тухачевского? Того самого, что душил тамбовских крестьян химическими снарядами, но проиграл полякам? Этот «маршал», имея перевес над «белополяками», додумался растянуть фронт в нитку, совершенно не заботясь о флангах. В итоге десятки тысяч красноармейцев оказались в плену и сгинули в польских концлагерях, о которых «пшеки» почему-то не любят вспоминать, предпочитая вопить о Катыни.
Нет, ничем бы не помогли в 41-м герои Гражданской войны, любившие шашкой махать, но в стратегии и тактике – ни бум-бум. Именно такие герои слали необстрелянных пацанов на доты линии Маннергейма, чтобы финские пулеметчики сходили с ума, громоздя завалы человеческих тел.
Слава богу, у Верховного главнокомандующего хватило рассудочности и воли, чтобы снимать высокопоставленных никчемушников и заменять их истинными полководцами – Жуковым, Рокоссовским, Малиновским, Толбухиным, Черняховским, Ватутиным, Василевским, Коневым, Горбатовым. «Танковыми» генералами – Катуковым, Ротмистровым, Рыбалко, Лелюшенко…
Красная Армия платит жизнями своих рядовых за разгильдяйство и глупость командиров, а те учатся на ходу, смахивая на новичка в классе – слабого, всеми задираемого. Его лупят, а он дает сдачи. И чем больше новенького метелят, тем закаленней делается его характер, и силы прибавляется, и опыта. Наступит день, и он отправит в нокаут классного заводилу…
– Тащ командир! – вытянулся во фрунт старший сержант Федотов. – А… стрелять когда?
– Настреляешься еще, – усмехнулся Репнин. – Сегодня все знакомимся с матчастью, а на стрельбы выезжаем завтра. Время у нас еще есть, мало, но есть…
– А я как? – растерянно спросил Борзых. – У вас тут для пулеметчика места нету…
Курсовой пулемет на «Т-43» остался, но стрелять из него должен был мехвод.
– Устрою тебя по знакомству башнером, – ухмыльнулся Геша. – Зря ты, что ли, Федотова подменял? Не печалься, Ваня!
– Да я… это… – вздохнул пулеметчик. – Привык просто…
Репнин хлопнул его по плечу:
– Пойдем, товарищ старший сержант. Куда ж я без тебя? Мне-то не обычный танк положен, а командирский. В нем еще одна радиостанция стоит, помощнее обычной, чтобы со всем полком связываться. Вот и будешь ее холить да лелеять.
– Да я… – Борзых задохнулся. – Да мы…
– Понял, понял! – рассмеялся Геша. – Но одному из членов экипажа все равно придется уйти. Ты, Ваня, будешь заряжающим-радистом…
Федотов замер, и Геннадий, чуть ли не впервые в жизни, понял, что означает «лицо вытянулось».
– Федотова мы назначим командиром орудия, – усмешливо проговорил Репнин, и наводчик облегченно вздохнул. Подмигнув напрягшемуся Бедному, Геша развел руками: – А без Иваныча я как без рук!
Мехвод заулыбался и облапил Фролова, как медведь – бочонок с медом.
– Раздавишь! – просипел тот.
Отряхнувшись, наводчик улыбнулся.
– Спасибо за науку, товарищ майор, – сказал он.
– Пошли, Фрол, я тебя по знакомству к Антонову устрою – у него как раз наводчик в госпиталь загремел.
Репнин ушел, уводя Фролова, и уже не видел, как Федотов, Борзых и Бедный изобразили нечто вроде танца маленьких пингвинов. Радовались люди.
* * *
Приятные сюрпризы продолжались.
В тот же день, ближе к вечеру, заявилась группа штатских, за которыми сержанты НКВД несли ящики. Судя по тому, как строго покрикивал один из гостей – седой, с аккуратной бородкой, – в ящиках находились приборы или нечто столь же хрупкое.
Репнин с Федотовым и Борзых как раз изучали орудие, а заодно прицелы. Не сказать, что оптика улучшилась кардинально, все же у «Карла Цейса» выходило получше, но опыт – дело наживное.
Федотов тихо радовался: снаряды калибром 107 миллиметров были потяжелее тех, что тягал он. Пущай теперь Ванька потаскает…
– Товарищ майор! Тут к вам.
Геша вылез из танка, отряхнул свой черный комбез и поздоровался с троицей гражданской наружности:
– Майор Лавриненко. С кем имею честь?
Седой сразу взбодрился, почуяв в обращении отголосок «старорежимности»:
