— Да, хозяин! — Она довольно жмурилась, словно объевшийся сметаны деревенский кот.
— Только зачем ты приволокла сюда эту гадость? — Он пнул одну из сложенных у подножия дуба четырех голов, и она, подскакивая, покатилась. — На кой черт здесь они нужны?
— Хозяин! — Она обиженно приподнялась на локтях. — Сделаешь себе чаши из черепов! Разве они тебе не пригодятся?
— Что при жизни в них мозгов не было, — он сварливо заворчал, — что сейчас от них толку не будет!
Агнешка резко поднялась и, подхватив за волосы головы, недовольно зашагала к лесу.
— Вот! — Она зашвырнула их далеко в чащу. — Доволен?
— Доволен! — Войтыла, озябнув, посильнее закутался в оборванный плащ. — Но еще больше доволен буду, когда ты принесешь мне голову Сартского!
— Это того надутого индюка, что приезжал к тебе?
— Да! Это, — он махнул в сторону, куда Агнешка выбросила головы, — его люди! Он их зачем-то послал! А ты даже не спросила зачем! Нужно сначала спрашивать, — колдун поучительно покачал пальцем, — а потом убивать! А ты? Чего теперь делать? Вдруг они должны были чего-то передать? Ох, и зачем я тебя откопал на свою голову?!
— Мог и не откапывать! — Она пожала плечами.
— Тогда бы ты все равно встала, и тебя местные кольями забили бы или попы сожгли бы! — Войтыла разгневанно потряс над головой кулаком. — Тебе благодарить меня нужно, а ты ерепенишься!
— Ну, спасибо! — Агнешка отвесила шутовской поклон. — И вообще, нужно было мне в пруду утопиться, тогда бы водяницей стала, а не умруншей!
Войтыла, кряхтя и охая, полез в землянку.
— Размечталась! — забубнил он оттуда. — Не быть тебе водяницей! Тебя же тати ссильничали да придушили, а водяницами только девки, самовольно утопшие, становятся! Вот! — Он выбрался, неся с собой большую книгу. — Тащи любую голову, спрашивать будем!
— Зачем спрашивать? — хмыкнула Агнешка. — Они меж собой переговаривались, а я слушала! Им пан приказал тебя и меня к нему в замок привезти!
— А чего ж ты раньше молчала, дура? — Войтыла взвился. — Еще до утра есть время, собирайся, мы едем!
— А чего собирать-то? — Агнешка недоуменно пожала плечами.
— Кровь смой и рубаху целую надень…
Сартский уже больше седмицы не находил себе места: через несколько дней после поездки к Войтыле он проснулся ночью от явственного ощущения того, что рядом с ним находится командор Верт.
Ему даже спросонок помстилось, что Верт стоит у изголовья его кровати, но, открыв глаза, он увидел только лицо лежащей на противоположном краю ложа и посапывающей дворовой девки, греющей ему сегодня постель.
В ярости пинками он прогнал ее, но не мог уснуть уже до утра, так настойчиво стояло перед глазами изуродованное шрамами лицо с русой бородой.
— Войтыла! Чтоб тебя черти побрали! — простонал он, в изнеможении откидываясь на подушки.
Поначалу он обрадовался: колдовство начало действовать, и он понадеялся, что уже обрел власть над командором, только шли дни, но безумная каша в голове так и не обретала порядок.
Верт ему снился ночами, но сны он не помнил, просыпаясь среди ночи на скомканных, мокрых от липкого пота простынях.
Приступы неимоверной слабости сменялись яростным бешенством, во время которого он уже убил несколько челядинцев.
Однажды, находясь в жарко натопленной бане, Конрад внезапно замерз до состояния смертельного окоченения, словно его с размаху бросили голого в ледяную прорубь.
Ему казалось, что он слышит голос командора внутри своей головы, но не может разобрать ни слова, только монотонный бубнеж, словно голову замотали тряпкой и надели сверху ведро.
Совершенно вымотавшийся, он полностью перестал спать и есть, превратившись за считаные дни в обессиленного старика, мечущегося в безумии по замку.
Отец Станислав, проведший несколько ночей у его кровати, только развел руками, подтвердив опасения кастеляна: Конрад Сартский одержим бесами, и ему могут помочь только святые отцы-экзорцисты…
— Ну сколько еще ждать?!
Он в бешенстве швырнул серебряный кубок об стену. Никто из холопов не показался из-за дубовой двери, страшась за свою жизнь.
— Едут…
Выдох облегчения словно пронесся по коридорам замка, и Сартский приник к темному оконному проему, вглядываясь в цветные витражи.
Во внутреннем дворе зацокали копыта.
«Всего двое?»
— К пану Сартскому…
— Пропустить немедля…
— Он давно ждет…
— Спаси, Господи, и помилуй, нас грешных…
Дубовые створки растворились, впустив две закутанные в плащи фигуры, и поспешно захлопнулись.
Та, что пониже, сделала ковыляющий шаг навстречу, и из-под капюшона раздался скрипучий голос:
— Чего изволите, пресветлый пан?
Сартский кинулся к колдуну и вцепился тому в глотку:
— Я разорву тебя! Что ты сотворил, чернокнижник? Я схожу с ума!
Войтыла, хрипя, вцепился в его руки и почти повис на них:
— Пощади! Я сделал все, как ты просил!
Отпустив колдуна, Сартский в ярости пнул небольшой столик, отчего тот, звеня слетевшими чашами и блюдами, отлетел в сторону.
В безумии опрокидывая кресла и стулья, он, схватившись за голову, кинулся к масляному светильнику и вылил на себя всю чашу.
— Я убью себя! Я уже не могу больше терпеть! — Он упал на пол, тело исказила судорога. — Колдун, возьми, что хочешь, из моей сокровищницы, только останови это!
Войтыла торжествующе глядел на него:
— Дай мне Наследие ордена!
Сартский, качаясь на подгибающихся ногах, кинулся к стене напротив огромного камина, в котором горела большая охапка дров, и стал лихорадочно нажимать на потемневшие от времени дубовые панели, покрытые затейливой резьбой. С тихим щелчком одна из них открылась, и Сартский дрожащими руками вынул небольшую шкатулку.
— Вот! Возьми! — он протянул ее колдуну. — Я надеюсь, этого достаточно? Или ты еще что-то хочешь?
Колдун осторожно принял шкатулку, словно величайшую драгоценность.
— Нет! — Он склонил голову. — Наоборот, это я должен пресветлому пану! Посмотрите, кого я привел!
Он откинул капюшон с головы все так же стоящей у входа безмолвным истуканом второй фигуры.
— Она, — губы колдуна растянулись в зловещей улыбке, — избавит пана от мучений! В ее объятиях пан обретет покой!
Сделав шаг вперед, Агнешка скинула с плеч накидку, оказавшись полностью обнаженной.
— Иди же ко мне!
Ее руки потянулись к Сартскому. Словно плывя по полу, она подходила к нему, ступая беззвучно и мягко. Случайно покатившийся серебряный кубок прикоснулся к ее ноге, и она, словно рассерженная кошка, зашипела, отпрыгнув в сторону: на белоснежно-молочной коже багровым рубцом отпечатался чеканный крест.
