И как все обернулось? Черная неблагодарность. Нынешняя молодежь не имеет представления ни о совести, ни о чести. Своего спасителя бьют, унижают. И все из–за чего? Из–за девки! Не понимают нынешние дети: ты у себя один–единственный, только о себе заботиться надо в любом случае и в первую очередь.
А Гус понимает. У него все было: и жены, и положение в обществе. Тогда в первый раз интуиция сбой дала, и он размяк, к людям стал снисходительнее, а его схватили и сюда засунули. И второй раз — та же самая ошибка!
Теперь ему, человеку с тонкой организацией чувств, приходится влачить жалкое существование бок о бок с «мясом», да еще и зависеть от него. Завтра бандиты поймут: нет схрона…
Под ложечкой заныло. Если бы кровососы всех бандитов сожрали, всех сволочей неблагодарных!.. Нет, ждать милости — придурь. Нужно действовать самому.
Гус по стеночке, тихо, просочился наружу. Огонь костра, крики, визг кровососов остались за спиной. Он плохо видел в темноте, а луна еще не поднялась из–за гор. Осторожно, бочком, двинулся вперед, но почти сразу споткнулся, покатился вниз и растянулся на камнях. Шипя сквозь зубы, ощупал себя: вроде ничего не сломал, а вот колено болит, распухло. Да, ночью ходить по горам — безумие. В темноте могут подстерегать волки или что похуже, но надеяться на человечность бандитов — верная смерть, он, Густав, не доставит врагам такого удовольствия.
Дальше пополз на четвереньках, обшаривая дорогу. Сердце частило в груди, от страха заложило уши. Надо было украсть оружие, разжиться факелом, но тогда они бы всё поняли, остановили бы или пристрелили сразу.
Всё, всё отняли! Размеренную жизнь, последние стволы, еще и баба сдохла — как жить, что есть? В засуху все живое на полигоне дохнет, только люди остаются. Гус закусил губу. Сел. В трудные моменты выручает холодный разум. Сейчас, сейчас он соберется с силами и спустится в долину. Забьется в какую–нибудь щель, дождется рассвета. Если сопляк не соврал и будет облава, Гус укроется в своей пещере, завалит вход изнутри, чтобы никто не подобрался. Потом станет ходить на панцирного волка с колом, лук смастерит, а может, по свалкам пошарится. Омеговцы уйдут, оставив трупы «мяса» и нажитое «мясом» добро. А Густав соберет, и пусть дразнят Падалыциком. Вон, Радим дразнил. И где нынче Радим? Валяется в развалинах города Древних с проломленной черепушкой, и косточки его уже обглоданы.
Потому что слабак. Даже мутанта пригрел, за человека держал. Один человек есть, один! Ты сам.
Снова пополз. Подвернулась рука, он упал лицом вниз, приложил к разбитой щеке холодные ладони. Сколько у него времени? Найти бы щель, забиться, зализать раны.
Над скалами появился краешек луны. Сегодня судьба благоволила Густаву, прозванному Гусом–Падалыциком…
Пока искал укрытие, упал еще несколько раз, ободрал ладони. Знобило: ночью на Полигоне почему–то всегда холодно, хотя скалы отдают накопленный за день жар. Крики бандитов стихли, и Гус надеялся, что искать его не станут — не до того. Во рту пересохло. Это нервное. Днем пить захочется гораздо сильнее. Эх, если бы не возраст! Густав считал себя мужчиной в самом расцвете сил, но давно уже сбился со счета минувших сезонов, а по годам, как принято было у Древних и как писали в книгах, считать перестал после тридцати пяти. Не мальчик, если уж на то пошло. Сидеть бы дома, наслаждаться заслуженным покоем, нянчить детишек… Гус ухмыльнулся. Нет уж. Нянчить чужих детишек, желательно девочек помоложе, только оформившихся. И жены чтобы были рядом, только не те предательницы, а другие. Ох, выберись Гус с Полигона — сколько женщин себе нашел бы! И отобрал бы двух–трех получше, покладистых и красивых. Только ведь не выберешься.
Он запретил себе предаваться унынию.
Втиснулся в узкую расщелину, свернулся клубком на камне, обхватил себя руками. Ох, принесла же нелегкая на Полигон этого Артурку. И омеговца. Ну, ничего, Густав найдет способ поквитаться, никто еще не обижал его безнаказанно!
В полусне чудилось, что занимается рассвет, но не обычный, а испепеляющий, что багровые лучи солнца щупальцами некроза вползают в убежище и камень дымится, выгорая. Когда пламя коснулось его лица, Гус закричал и проснулся.
Светало. Ободранная щека пульсировала нарывом, ныл нос, саднил лоб. Гус с трудом выбрался из расщелины и еле сел — мышцы затекли за ночь. Нельзя на голом камне спать, да еще когда опасность подстерегает, но он будто сознание потерял. Ничего, обошлось же. Густав везучий. Он огляделся — в темноте перепутал направление, не спускался, а двигался вправо… И хорошо, что не спускался: прямо по курсу сыпучка, за ней — обрыв. Никакое везение не спасло бы, свернул бы себе шею. Гус принюхался, прислушался: ни запаха костра, ни голосов. Значит, далеко ушел. Вот и славно. Насвистывая еле слышно, он выбрал маршрут поудобнее и прихрамывая побрел вниз.
Самое верное — вернуться домой. Дорога хорошо известна, в пещере есть, по крайней мере, лекарства и запас еды. Привести себя в порядок надо, вон раны так и дергает — может быть нагноение. А потом уже, когда все закончится, собирать на Полигоне чужое добро. Пусть этот сезон окажется не таким сытым и привольным, как планировалось, но Гус его переживет.
Засаду он учуял издали, выискал приличного размера камень, залег за ним. Чуть ниже, уже в долине, в зарослях кустов, неразборчиво спорили, жгли костер, пахло жареным мясом. Рот наполнился слюной, Гус сглотнул. Это что же такое, это кто такие? Попросить помощи? Сам он никогда бы не помог подозрительному бродяге, с которого и взять–то нечего.
Гус лихорадочно размышлял. Знать бы, кто там… Наконец он принял решение и со всей возможной осторожностью принялся подбираться ближе.
— …не полезу, Кир, — бубнили молодым басом, — верная смерть — на скалы. Все знают. Помрем же все. И волки, и тени там, и этот… ыыы… черный… вонючий… ыыыы… Некроз, о!
— Да пойми ты! Пойми: это не сказки. Вы со мной сюда пришли, а в последний момент — назад повернете? — Этот говорил складно — образованный и, судя по голосу, совсем юный. — Струсили, что ли?
— Пришли, с тобой весело, — сказали голосом потоньше. — Дальше — не–е–е. Порось жить хочет.
— И Рыло тоже хочет! — взвился бас. — А ты врё–о–ошь!
— Не сказки это! — взвыл образованный, и его голос приобрел до боли знакомую интонацию. — Только помоги мне — и больше на Полигон не вернетесь!
— Конечно, — передразнил бас, — живым не вернешься.
— Да чтоб вас! Поедете в Омегу, будете под стенами жить, работать, жрать от пуза, баб тискать! И никто не тронет! Понятно?!
— Не верим тебе, — подытожил бас. — Сказочник ты.
