гори и хата». Там на один выкуп купюры летят девчонкам на конфеты. Молодые должны понимать, что они ведь не просто фотографа оплачивают. Они оплачивают память. Котлеты съедят, водку выпьют, а память останется.
— Умеешь ты это дело красиво подать, — усмехается Леман. — Ну что же, попробую это дело выставить как штучный товар.
— Десять процентов ваши, — предлагаю.
— Тридцать, — фыркает в ответ Леман.
— Пятнадцать.
— Двадцать пять.
— Двадцать, — говорю. — И с вас материалы на альбом. Картон, калька и всё остальное. Фотографическую часть беру на себя.
— По рукам, — соглашается она, протягивая мне ладонь.
Мне такая сделка выгодна вдвойне. И картон, и калька, и ватман числятся в составе дефицитных товаров. А теперь у меня голова болеть не будет над вопросом, как их достать.
— Ну а теперь, когда мы обговорили свои интересы, — говорю, — может быть, вы откроете мне секрет, в чём же сложность этих свадеб?
— В людях, конечно, — вздыхает Людмила Прокофьевна. — В одном случае свою внучку замуж выдаёт отставной генерал. Ни где-нибудь, а в Москве, в самом Министерстве Обороны карьеру закончил. На пенсии, когда в отставку вышел, в родные места вернулся. Домик себе отстроил, чтобы, значит, старость на лоне природы встретить.
— А почему внучку? — удивляюсь. — У неё, что, родителей нет.
— Родители есть, но вот выдаёт именно он, — усмехается Леман. — Ему теперь скучно курами да коровами командовать, так что у него вся родня строем ходит. Ты не сомневайся, все вопросы придётся именно с ним решать.
— Понятно, — говорю, — клиент не из лёгких. А живут они где?
— Да здесь, рядом с Кадышевым, — объясняет заведующая. — Не то хутор у него, не то дача. Не то крепость собственная. Ну, что, возьмёшься?
— Если с ценой согласятся, то почему бы не взяться? — пожимаю плечами. — Мне сейчас не до жиру, чтобы потенциальными клиентами разбрасываться. А кто второй? — спрашиваю, уже заранее ожидая подвоха.
Леман не разочаровывает.
— А вторая невеста у нас Зинаида Порфирьевна Филиппова, — говорит она.
— Ого, как солидно! — удивляюсь. — А почему с отчеством?
— Да потому что она не какая-нибудь там вертихвостка, а заведующая овощной базы, так что, сам понимаешь, денег у неё куры не клюют. Замуж выходит в третий раз. Но только особа вредная и придирчивая до крайности.
— Хуже Авдеевой? — удивляюсь.
— Авдеева по сравнению с ней милый котёнок, — кивает Леман. — Жених у неё лет на семь моложе, так что права слова точно иметь не будет.
— Ну, чего тут думать? — удивляюсь. — Беру обе. Заверните.
— Обе не выйдет, так как оба мероприятия в один день состоятся, — качает она головой.
— Ну и что, — говорю, — вы и тем, и другим альбом покажите, пускай они думают.
— А если оба согласятся? — Леман приподнимает бровь.
Кажется, ей, и правда, любопытно, что я задумал.
— А вы сделайте так, — предлагаю. — Сначала покажите и тем, и другим альбом и назначьте цену. А через пару дней перезвоните и скажите, что фотограф ну никак не может у них снимать, потому что у него другой вариант появился, мол деньгами перебили. Нехорошо, конечно, но поскольку договорённости не было, то дело житейское. Они замену найти успеют, и мы никого не подводим.
— Ах ты, прохиндей! — у Леман аж дух перехватывает. — То есть ты хочешь их поманить, а потом кусок из-под носа забрать⁈
— Именно, — говорю. — Каждая из семей будет считать этот альбом уже делом решённым. Раз это так, то можно и покочевряжиться, и цену посбивать. А можно и вообще отказаться, но это будет их отказ и их решение. А вот когда их вещь у них заберут да ещё скажут, что она будет у кого-то другого вместо этого, вот тогда я посмотрю на этих невест и особенно на их родственников.
— Жесто-о-око! — со смехом тянет Леман. — Ты, Алик, в торговлю не думал пойти? У тебя, определённо, талант в этой области.
— Спасибо, — говорю, — но мне фотография больше нравится.
— Это почему же? — интересуется Леман.
— А фотографов девушки больше любят, — легкомысленно заявляю я.
— Смотри не запутайся в них, в девушках, — с прищуром говорит Леман.
— Как же я в них запутаюсь? — удивляюсь, — они у меня все отфотографированы, подписаны и по полочкам в лаборатории разложены. Учёт — наше всё!
Пока заведующая хохочет, чайник выплёвывает облачко пара и начинает бурлить. Людмила Прокофьевна принимается хозяйничать, засыпая в кружки растворимый «Пеле» и вновь обдавая меня ароматом «Шанели», но на этот раз уже не в коммерческих интересах, а совершенно бескорыстно.
Она беспощадно, даже с каким-то садистским удовольствием вскрывает плёнку на коробке с конфетами «Трюфель», комкая её в ладони.
— Будешь? — предлагает она, открывая коробку. — Угощайся, они вкусные.
— Это же подарок, — уточняю.
«И подарок не дешёвый», — думаю про себя. Такую вот коробочку хрен достанешь. Уж точно не чета моим шоколадкам «Цирк», с помощью которых я пытался пробудить у затворницы-заведующей выброс гормонов радости.
— И что мне теперь их под стекло ставить? — с неожиданной злостью отвечает Леман. — Ешь, говорю, пока я не передумала.
Трюфели действительно оказываются очень вкусными. Никогда не считал себя особым сладкоежкой, но тут уминаю их буквально за обе щёки.
На лице у Людмилы Прокофьевны появляется то самое умильно-заботливое выражение, с которым женщины смотрят на едящих с аппетитом мужчин.
Такое чувство, что, скармливая мне конфеты, она избавляется от каких-то моральных обязательств, которые накладывает на неё подарок прокурора Яцко.
«Мою шоколадку она сама съела», — заботливо подбрасывает память. Вместе со мной, под кофе. И от этой мысли на душе становится ещё теплее.
* * *
Допив кофе и договорившись встретиться в середине следующей недели, я вновь седлаю своего верного железного коня, заезжаю к Женьке, и мы, наплевав на дела и заботы, едем на речку, на тот самый пляжик, где в своё время жарили шашлык со студентками.
Там до самой темноты проводим время в чудесном ничегонеделании. Валяемся на траве. Купаемся до одурения, пока от холодной Берёзовской воды зуб на зуб не перестаёт попадать. Потом снова греемся на солнце.
Я чувствую, как медленно по капле из меня уходят собранность и злость, которая поселилась внутри во время противостояния с Орловичем.
Я вышел из всей этой ситуации победителем, хотя не сказать, что это было легко. Мир всеобщей социальной справедливости впервые повернулся ко мне другой стороной — круговой порукой людей с должностями и со связями.
Тех самых «негодяев в кабинетах из кожи», о которых в моём будущем пел Бутусов. Ведь им всем было абсолютно наплевать в этой ситуации, кто прав, кто виноват. Не важно, что Орлович ради сиюминутной выгоды рискнул и своей, и чужой репутацией, подставив всех, кто с этим связан.
Да, он — сукин сын, но они выгораживали его, потому что он — свой сукин сын. Потому что в любой момент
