Почему-то это предложение Екатерине Романовне не понравилось. Она немного смутилась и не сразу нашла повод отказаться:
— Вы лучше сами отдайте ей вольную, когда будете уезжать. Пусть знает кто ее благодетель.
— Пожалуй, что и отдам, — сказал я, — только сейчас при вас. Пусть девушка порадуется.
— Ну, зачем же при мне, я, пожалуй, что и пойду, — заторопилась Кологривова.
Мне не понравился ее виляющий взгляд, и я без принятой «в наших кругах» вежливости прямо сказал:
— Что-то вы темните, голубушка, раз был договор значит нужно его выполнять. Посидите еще минутку, я вас долго ждать не заставлю.
Я вышел в коридор и тут же в коридоре увидел Любу.
— Хорошо, что ты здесь, — сказал я, — зайди ко мне на минуту.
Мы вошли в комнату и столкнулись с барыней, которая собиралась улизнуть.
— Куда же вы Екатерина Романовна? — холодно, спросил я. — Мы же договорились! — после чего обратился к крепостной. — Люба, барыня хочет отпустить тебя на волю.
— Что? — испугано, воскликнула девушка. Она побледнела и переводила ничего не понимающий взгляд с Кологривовой на меня, побледнела и упала на колени. — Барыня, голубушка, неужто, правда, вольную мне даете?!
— Даю, даю, да полно тебе глупая! — смутилась Екатерина Романовна. — Встань с пола, не меня благодари, а Алексея Григорьевича. Это он за тебя хлопотал.
— Вот твоя вольная, — сказал я, отдавая Любе документ.
Девушка была так взволнована, что вся пошла красными пятнами. Думаю «родной матери» помещице, было не очень приятно видеть такую неприкрытую радость.
— Голубушка, да я век буду… — бормотала крепостная раба, разворачивая бумагу делающую ее свободным человеком.
Однако осмотрев бумагу, Люба недоуменно посмотрела на нас обоих и встала с колен:
— Барыня, как же так? Бумага-то простая, а не гербовая. Какая же это вольная?!
— Простая? — очень искренно удивилась Кологривова. — Знать мне такая под руку подвернулась, а я и не доглядела.
— Нехорошо, госпожа Кологривова, — сказал я, не желая участвовать в ее комедии. — Это уже прямой обман!
— Помилуйте, Алексей Григорьевич, что вы такое говорите! Какой же в том обман? Я, право, такая рассеянная. Любушка, вели Тишке принести мое бюро, я тут же новую составлю по всей форме.
Люба поняла что происходит, не заставила себя просить дважды и стремглав, выскочила из комнаты. Мы с Екатериной Романовной остались одни.
— Значит, за неимением гербовой, пишите на простой? — спросил я.
— Я же сказала вам что ошиблась! — в сердцах, сказала Кологривова. — Великое дело!
— Вы правы, что тут такого, когда вместо документа вы мне подсунули филькину грамоту! Смотрите, как бы вам самой не обмануться! — с угрозой добавил я.
Ответить Екатерине Романовне было нечего, но, мне показалось, что она вполне простила себе маленькую, невинную хитрость и только заботилась, как легче выйти из неловкого положения.
— Ах, молодой человек, поживете с мое, и вы тоже научитесь не доверять людям! Вы думаете помещичья жизнь — сахар? Знали бы вы, сколько у нас забот! Иной раз, думаешь, к чему мне все это!
— Понятно, — посочувствовал я. — Так зачем же вы мучаетесь? Запишитесь в крепостные крестьяне и наслаждайтесь жизнью!
Достойно ответить Кологривова не успела, вернулась Люба с переносной конторкой. Барыня открыла ее специальным ключиком, долго перебирала какие-то документы, наконец, нашла чистый лист гербовой бумаги и очиненное перо. Мы, молча за ней наблюдали. Она, наконец, начала писать. Я был настороже и смотрел из-за плеча, что она пишет.
— Все? — наконец, спросила она, косясь на меня обиженным взглядом.
— Подпись забыли поставить, — напомнил я.
Екатерина Романовна скорбно вздохнула и расписалась.
— Вот теперь все, — сказал я, забирая у нее из-под руки документ.
Она заткнула бутылочку с чернилами пробкой, собрала письменные принадлежности, аккуратно разложил все на свои места, и заперла крышку бюро ключиком. После чего вскинула на меня взгляд оскорбленной добродетели.
— Теперь вы довольны?
— Отчасти, — ответил я. — Не плохо было бы вам еще наградить Любу за беззаветные труды.
Мой совет услышан не был.
— Отнесешь бюро назад ко мне в спальню! — приказала барыня бывшей крепостной и выскочила из комнаты, хлопнув дверью.
Мы проводили ее взглядами и посмотрели друг на друга. Я, предваряя трогательную сцену благодарности, спросил:
— Ты не хочешь, что бы я разочаровался в человечестве?
Люба не очень поняла, что я спрашиваю, но ответила правильно:
— Не хочу.
— Тогда раздевайся и быстро в койку!
И опять она не поняла всех слов, но точно уловила смысл и поступила так, как и следовало поступить.
Наше тесное общение на широкой постели, немного примирило меня с человеческими недостатками. Люба была совершенно счастлива, и немного ее радости досталось мне.
— Неужели, я свободна! — восклицала он, едва ли не каждую минуту. — Ты не представляешь, что для меня сделал!
— Это все ерунда, — скромничал я, — ты лучше не отвлекайся!
— Нет, представляешь, я теперь свободна! Сама себе хозяйка! Ты понимаешь, что значит свобода?!
— Понимаю я, что тут не понять! Только почему-то не всем она нравится и не все ей могут распорядиться. Тебе, вот, не страшно? Теперь ты должна будешь сама отвечать за себя.
— Лучше помру с голода, чем когда-нибудь пойду в рабство! — серьезно ответила девушка. — Поможешь мне отсюда уехать, а то еще, чего доброго, поймают по дороге и отберут вольную?
— Конечно, помогу. Ты, думаешь, такое может случиться? По-моему, это уже чересчур.
— Все может быть. Барыня вообще-то женщина неплохая, только и ее понять нужно. Она одна управляет всем хозяйством, а Петр Андреевич только деньги тратит. То в карты проиграется, то лошадь дорогую купит.
— А мне показалось, что он неплохой парень.
— А я разве говорила, что он плохой? Молодой барин добрый, только…, — она поискала подходящее слово, не нашла и применила обобщенное, — …шелопутный, деньги считать не умеет и все у матушки просит. Она ему отказать не может, а сама каждую копейку считает и с крестьянами скаредничает. Знамо дело — единственный сын, свет в окошке!
В конце концов, я понял, что эмоции так захлестнули мою подругу, что настоящего прока в постели от нее не дождаться, оставил ее в покое, встал и начал собирать раскиданные по полу вещи.
— Ты куда? — спросила она, как вольный человек, нежась в «барской» кровати.
— Пойду твою вольную отрабатывать, — ответил я, — спасать французов.
