За день до отплытия я нашел отделение банка своего венецианского потомка. Офис располагался рядом с центральной площадью, на первом этаже крепкого каменного двухэтажного дома с двумя узкими окнами, через которые человек не пролезет. Рядом с входом на крыльце из трех каменных ступенек стоял, опершись на двухметровую пику, рослый охранник в железном шлеме-саладе и кожаном доспехе длиной до коленей. На поясе висел короткий меч в деревянных ножнах. Деревянная рукоятка меча была обмотана кожаным шнуром, захватанным до черноты.
Окинув меня внимательным взглядом, охранник сказал:
— Один слуга пусть с вами зайдет, а остальные здесь подождут.
Я взял на всякий случай, кроме Тома, двух членов экипажа, вооруженных кинжалами. Заходить в город с другим оружием можно только по особому разрешению.
— Останьтесь здесь, — приказал я матросам.
Внутри было не так роскошно, как в марсельском отделении. В небольшой комнате за дубовым барьером высотой примерно по грудь сидели за длинным столом два кареглазых и длинноносых брюнета. В углу на табуретке восседал рослый полноватый охранник в таком же шлеме-саладе, но облаченный в бригандину. Рядом с ним была прислонена к стене пика, а меч в ножнах лежал на коленях. Одному из сидевших за столом было лет двадцать, а второму под сорок. Я бы решил, что это отец и сын, если бы старший не был одет намного богаче и, судя по всему, в том числе и в короткую кольчугу, которая угадывалась под просторным гауном. Обычно сыновья расходуют больше денег на тряпки и имеют склонность к ношению доспехов. То ли криминогенная ситуация в Гамбурге, как и во все времена, не самая спокойная, то ли, что вероятнее, с кого-то банкиры содрали на одну шкуру больше, чем следовало бы.
— Я хотел бы получить деньги по вкладу, — обратился я к старшему и протянул ему договор.
Он собрался было поручить меня своему помощнику, но, видимо, догадался, что я — не мелкий клиент. Дважды перечитав договор, банкир посмотрел на меня настороженно.
— Где вы делали вклад? — спросил он.
— Там же написано, в Марселе, — ответил я. — Взял их у меня лично Гвидо Градениго. Еще мой дед вел свои дела в Ла-Рошели с основателем вашего банка. Описать внешность Гвидо? Или вы ищете повод, чтобы отказаться выполнять свои обязательства?
— Нет-нет, что вы! — бурно зажестикулировав, ответил итальянский банкир. — Просто у нас были сведения, что вы погибли.
— У меня есть дурная привычка опаздывать на собственные похороны, — пошутил я.
Знал бы он, сколько раз меня хоронили!
— Мне бы такую привычку! — искренне пожелал банкир.
— Надеялись, что не придется возвращать деньги? — с подковыркой поинтересовался я.
— Нет, что вы! Мы всегда выполняем свои обязательства! — смутившись и зажестикулировав еще энергичнее, заверил итальянец. — Деньги все равно пришлось бы отдавать вашим наследникам, — пояснил он и сразу сменил тему разговора: — Сколько хотите забрать?
— Всё, — ответил я. — Перебираюсь в Ригу. Там у вас отделения нет, а платить посредникам не хочу.
Они узнали, что я погиб. Значит, могут сообщить Людовику Одиннадцатому, что я скорее жив, чем мертв. Если такое случится, пусть люди короля Франции ищут меня в Риге. По слухам, Людовик Одиннадцатый сейчас с Римским императором делит Бургундское герцогство, не до меня ему. Вот когда этот интересный процесс закончится, и королю Людовику станет скучно, наверняка ему напомнят обо мне, чтобы отвлечь внимание от себя.
— Мудрое решение, — без особого энтузиазма похвалил банкир. — Мы собираемся завести филиал в Риге, но всё никак не получается.
— А могу обналичить у вас вексель банкира Франческино Нори? — поинтересовался я.
— Конечно! — быстро ответил банкир. — Только придется запалить комиссию в два процента.
— Уверен, что в другом банке согласятся и на один процент, — предположил я. — Франческино Нори — очень известный и богатый человек.
— О какой сумме идет речь? — сразу деловито спросил итальянец.
Я дал ему лист плотной белой бумаги, полученный в Руане.
— О, с такой суммы, конечно, хватит одного процента! — воскликнул банкир. — Давно к нам не приходил такой состоятельный клиент!
— Вы тоже Градениго? — перебил я, потому что подтёки лести смывать трудно.
— Нет, я — зять Гвидо Градениго, женат на его старшей сестре, — ответил он.
— Когда я смогу забрать деньги? — спросил я.
— Смотря, какими монетами, — ответил он. — Если французскими золотыми экю, то придется подождать дня три-четыре.
— Меня устроят любые золотые монеты Франции, Англии, членов Ганзейского союза. Треть могу взять немецкими серебряными монетами, — сказал я.
Серебро пригодиться для покупки земли и выплат экипажу. Датчане с опаской относятся к золотым монетам, потому что большинство никогда не имело с ними дело. Серебро, особенно немецкое, им привычнее.
— Это облегчает нашу задачу. Завтра к обеду приготовим всю сумму, — заверил банкир.
На следующий день я пришел в банк с десятком матросов, которые несли два сундука. В тот, что больше, сложили серебряные монеты разных немецких земель, а в меньший — золотые разных стран, расположенных на берегах Северного и Балтийского морей. Попытались мне подсунуть порченные монеты, но без возражений заменили их.
— Мы всегда будем рады снова помочь вам! — заверил меня банкир, провожая на улицу.
Я по наивности был уверен, что сам помог им. Скромные мы все, не отнимешь.
41
В Ольборге мы выгрузили то, что я собирался продать здесь или купил для себя, а взамен взяли селедку в бочках. Я сразу вспомнил проклятие «новых русских», гулявшее в середине девяностых двадцатого века: «Чтоб ты селедкой торговал!». Не самый плохой, кстати, бизнес. В Гамбурге навар был примерно семьдесят процентов, в Нарве за сто перескакивал, а если сладимся с новгородским купцом, то и все сто пятьдесят будут.
Я выдал тестю деньги на покупку земли и оставил у него на хранение большую часть своего золота и те три тысячи, что причитались Лорену Алюэлю. На руки ему не давал. Что-то мне подсказывало, что у него золотые монеты будут между пальцами проскакивать. Получит деньги после свадьбы на Ханне. Жена и тесть не позволят ему швыряться золотом.
— Присмотри и для второго зятя земельные наделы и участок в городе под строительство дома, — посоветовал я Нильсу Эриксену.
— Тут рядом купец продает дом. Собирается в Копенгаген перебраться. Там торговля лучше, — рассказал тесть.
Я отпустил Лорена Алюэля посмотреть вместе с Нильсом Эриксеном дом и, если понравится, договорится о цене. Я не видел, в каком доме вырос мой кутильер, но не думаю, что он сильно отличался от местных купеческих. Так оно и оказалось. Вернувшись со смотрин, Лорен Алюэль рассказал, что дом почти такой же, как его родной, только чуть больше. Видимо, отец моего кутильера был мелким виноторговцем, продавал чужое вино, на котором много не заработаешь. Сторговались за двести золотых, которые и были выплачены перед самым отплытием. Купец пообещал в течение двух недель освободить дом, а Нильс Эриксен — нанять новую прислугу и проследить, чтобы дом содержался в порядке.
В проливе Эресунн к нам не подплывали за пошлиной. Корабль у меня приметный, не перепутаешь. К тому же, выкрашен в серый цвет, что не принято пока. Местные судовладельцы как только не выпендриваются, чтобы разукрасить свои суда. И носовую фигуру делают побольше и покрывают ее золотой краской, и кормовую надстройку украшают замысловатой резьбой, и паруса у них разноцветные, приметные, чтобы издалека узнавали. Не понимают, что на блестящие предметы морские хищники бросаются чаще.
Возле Моонзундского архипелага прошли спокойно. Здесь, видимо, тоже запомнили барк. Было у меня желание смотаться на шлюпке на берег и узнать, спасся ли кто-нибудь из пиратов? Ей богу, дал бы такому золотой за выносливость и жажду жизни. Кстати, эту часть залива называют горлом, а крайнюю восточную — вершиной. Видимо, пираты хотели быть костью в горле. Не вышло.
