В истории дактилоскопии этот случай интересен тем, что у всех жильцов были сняты отпечатки пальцев. Без предъявления им обвинения. Что являлось, по тогдашним и тамошним представлениям, безусловным нарушением свободы личности и вторжением в приватную жизнь. Полиция Соединённого Королевства специально гарантировала, что полученные отпечатки граждан не будут использованы при расследовании других преступлений.
После этого оказалось возможным найти преступника. Точнее — преступницу. Соседка главного подозреваемого невзлюбила его за игнорирование её обширной и колышущейся фигуры, и решила таким образом отомстить. Само преступление было исполнено с помощью рукояти толокуши, которой преступница в обычное время толкла картошку у себя на кухне.
Надо парня с такой соображалкой привлекать к своим делам. Но позже — сейчас… молочка бы и спать. Если спальня качаться сильно не будет…
Никодимка поднялся только к полудню. Охая, постанывая, держась за стенку, в наклонку направился в сторону нужника. Я успел занять главное место за столом в трапезной, и встретил его понимающей презрительной усмешкой.
— Эй, бабы, дайте болезному квасу. И — брысь отсюдова. Ну что, пòпова головушка, ублажил свою попу? Обе болеют?
Бедняга аж захлёбывается квасом. Долго откашливается, потом снова тянется к кружке. Нет, терпеть этого я не буду. Тем более — и самого ещё… покачивает.
— Не слышу ответа. Ты хлебать-то погодь. Вчера вдоволь нахлебался. И чего теперь с тобой делать? Ты хоть помнишь, что ты вчера… учудил?
Отрицательно трясёт головой, старательно не поднимая лица от кружки.
Врёт. Врёт потому что трус. Надеется, что ситуация сама собой рассосётся. Страусиная манера: раз ничего не помню, то — ничего и не было.
Молчит, упёршись в кружку. И я молчу. Держу паузу, держу улыбочку. В очередной раз, взглянув искоса поверх края кружки, вдруг с воем сползает на пол и ползёт ко мне.
— Господине! Иван Акимович! Не погуби! Смилуйся! Бес попутал! Сатинский промысел! Не помню я! Не виноватый! Хмель все помороки забил, затуманил! Не корысти ради, не разумением человеческим, но лишь диавольским наущением…
— Стоп. Так приходской пресвитер у меня будет по «диавольскому наущению» пасторскую службу править?! Окормление по-сатанински?!!
Никодим продолжает выть, плотно обхватив мой левый сапог — правый я успел убрать.
Православная церковь на Руси очень против мужеложства. Если мирян церковники не очень эффективно пытаются образумить словами, то для своих наказание применяется жёстко и постоянно. Принципиального эффекта это не даёт — инциденты повторяются из столетия в столетие вплоть до 21 века включительно. Но страх пока внушает.
Близкая смерть в монастырской яме-порубе для Никодима вполне реальная перспектива.
Но у него есть и другой страх — не только животный страх предстоящей долгой и мучительной смерти, но и этический страх — страх нарушения табу, действующего в обществе. Не только страх наказания, но и страх самого себя, страх своей маргинальности, своей… анти-христианскости. Ему нужно не только отсутствие огласки, но и утешение. Чтобы я его убедил, что он — нормальный, не свихнувшийся. Здесь говорят: «бесом обуянный».
«Мерцающее» сумасшествие — мучительно для личности. Один из моих знакомых временами тоскливо говорил:
— Когда я был нормальным, я так не поступал.
Исполняю штатную последовательность: пристыдить, пригрозить, укорять, утешать… Дождаться катарсиса в форме обильного слёзо- и слюноотделения. Выслушать поток обещаний:
— Да я…! Больше никогда…! Вот те крест святой…! Как бог свят…! Всеми фибрами…! Самой Пресвятой Богородицей…! Всякую волю твою…! До самой гробовой доски…!
Думаю — ему можно верить: вряд ли он будет ещё раз всовывать себе в задницу умасленную рукоятку от утятницы. Но надлежит по-отечески погрозить пальчиком:
— Ты смотри у меня, знаю я вас…
Наконец, просветлившийся от моего прощения (и зачем оно ему нужно?), умывшийся слезами и воспаривший духом, отец Никодим несколько нетвёрдыми ещё шагами отправляется облачаться. Народ уже собирается для проведения обрядов.
Как пастырь он, конечно… Да и бог с ним — главное, чтобы из него не только разные… жидкости, но и благодать — проистекала.
«В основе почти всякого крупного состояния лежит преступление» — сия истина не мной сказана. Однако же дополню: в основе всякого государства лежит множество преступлений.
Начало деятельности моей происходило в местности мирной, добрыми государями управляемой, по законам давним, традициями овеянным, живущей. Коли закон есть, то и надлежит его к пользе своей применить. Например, нужного человечка выставить преступником. А далее уж и человечка, этим страхом взнузданного, применять для дел надобных.
Случай с о. Никодимом был, безусловно, преступлением моим. Следствием же его явилось то, что Никодим ощутил преступником себя. И от сего страха не только глупых и вредных доносов не слал, но и наоборот — в делах моих был удобен.
Не единожды применял я сей приём в делах своих. Да и то сказать: коли у нас, на Святой Руси — «всё через задницу делается», то вельми странно было бы и саму Святую Русь делать иначи.
Польза от «карманного попика» Никодимки явилась куда раньше, чем я предполагал. Через три дня, после исполнения необходимых треб в вотчине, мы закатились в Невестино: попа отвезти да на месте посмотреть — что надо там срочно сделать.
Вбитое через зад научение, как обычно на Руси и учат, состоящее в ко мне послушании и слов моих исполнении, привязанность его, произошедшая от моего прощения и утешения, спасло несколько десятков человеческих жизней. Вероятно, и мою единственную — тоже.
Мы прикатили в село на двух санях — я ещё несколько парней из «старших курсантов» прихватил: хотел присмотреться к ребятишкам. А своих ближников — дома оставил. А зачем? Места знакомые, нахоженные, татей-душегубов нет.
Невестино было занесено снегом. Над селением не было стоячих, издалека видных, столбов дыма от труб топящихся печей. Поскольку и самих труб ещё нет. Несколько поднимавшихся в разных местах струек дыма сливались в сплошное туманное облако, стоявшее над селом.
Натоптанная тропинка с берега к проруби на реке, другая, присыпанная недавним снегом — вверх, к заснеженной церковке на горке у заметённой берёзовой рощи. Да уж, были здесь дела… Вспомнилось, как бежала туда, вверх, под дождём, оскальзываясь на мокрой тропке, Трифена. Как я потопал за ней следом… и что из этого вышло… Не полюбопытствовал бы тогда, не исхитрился, поленился… и не было бы у меня моей гречанки… И много чего другого не было. Не только ласковой и жаркой смуглянки в моей постели… хотя и это очень даже… Языка бы не знал, бился бы сейчас с обучением детишек… лбом в стену… Глупее был бы.
