Завидев Ицхака, Буллит тихо зарычал и накренился – устремился в атаку.
– Тихо, тихо, – сказал я, потрепав Буллита по плечу. – Это же Изя.
– Вижу, что Изя!..
Ицхак ничуть не испугался. И даже не смутился.
– Ты как, Булька, в порядке?
– Я тебе… в порядке…
Ицхак безбоязненно плюхнулся на диван рядом с Буллитом. Начал врать. И каким-то хитрым образом – я даже не понял, как это произошло – соблазнил его поучаствовать в «сейшне». Мол, такой улет… Мол, улетим так, что… И, главное, привыкания нет. И химии никакой нет.
– Трава? – спросил Буллит, морщась с отвращением, но уже без враждебности.
– И не трава!
Ицхак зазывно засмеялся. Мне стало противно. Ни дать ни взять шлюха из притонов Нового Тубы. «Никакой гонореи, никакого СПИДа, одноразовый презерватив, мистер».
Буллит с подозрением посмотрел на Ицхака, потом на девиц – строгую Циру, утомленную Луринду.
– Если не трава и не химия, то что?
– Психология! – радостно объявил Ицхак и задвигал носом. – Безболезненно, безвредно и никаких пагубных привычек.
– Сядешь ты, Иська, за свое экспериментаторство, – сказал Буллит. Дружески.
– Решено? – жадно спросил Ицхак. – Участвуешь?
Буллит кивнул и тут же схватился за лоб. У него болела голова.
– Луринду! – гаркнул Ицхак. – Таблетку господину юристу!
Луринду стремительно вынула из кармана таблетку от головной боли. Ицхак впихнул таблетку Буллиту за щеку.
– Что это? – спросил Буллит.
– Это для начала, – сказал Ицхак.
– Ты же обещал… никакой химии.
– Это от головной боли. Глотай.
Буллит послушно проглотил. Поприслушивался к себе. Сказал капризно:
– Все равно болит.
– Сейчас перестанет.
Ицхак кивнул девушкам, чтобы спускались вниз, подхватил Буллита под руку и сказал мне:
– Помогай.
Вдвоем с Ицхаком мы спустили Буллита на второй этаж. Там уже собрались Луринду, Цира, товарищ Хафиза и мой бывший раб Мурзик. Мурзик накачивал «грушей» надувные матрасы, купленные изобретательным Ицхаком нарочно для этого случая.
Учитель Бэлшуну, расхаживая взад-вперед, что-то втолковывал им. Объяснял, видать, про путешествия в прошлые жизни. Товарищ Хафиза сверлила Бэлшуну глазами: искала возможность вклиниться в гладкую речь учителя каким-нибудь ядовитым замечанием.
Завидев нас, учитель Бэлшуну прервал пояснения и махнул рукой.
– Все в сборе? Великолепно. У нас все готово. Прошу.
Он показал на матрасы. Мурзик заткнул пробкой последний, проверил – не спускает ли воздух. К каждому матрасу прилагалось одеяло.
– Если вы задумали глумление… – начала товарищ Хафиза.
Мурзик вовремя прервал ее.
– А на что здесь мы с вами, товарищ Хафиза? Если кровососы и задумали глумление, то народ пресечет их коварные замыслы.
Это, как ни странно, успокоило товарища Хафизу. Она вызывающе глянула на учителя Бэлшуну и, прошипев что-то, первая улеглась на матрас. Вытянулась, уставилась в потолок. Мурзик заботливо закутал ее одеялом.
Я хотел попрощаться с Цирой, но она даже не смотрела в мою сторону. Легла на самый крайний матрас. Отвернулась к стене.
– Лягте на спину, – велел ей учитель Бэлшуну. Как незнакомой.
Цира послушалась, но закрыла глаза.
– Арргх, – ласково сказал Ицхак и поцеловал Луринду. Они улеглись рядом. Я видел, что они держались за руки.
– Руки отпустить, – велел учитель Бэлшуну. Он тоже, конечно же, это видел.
– Ну что, Булька, пошли? – сказал я Буллиту.
Он хмыкнул. Улегся. Поинтересовался:
– А что будет-то?
– Что надо, то и будет, – сказал я, натягивая одеяло до подбородка. – Ты, Буллит, укройся. От этой штуки холодно будет.
– Не надейтесь обмануть народ! – неожиданно громко произнесла товарищ Хафиза, после чего опять затихла.
Учитель Бэлшуну прошелся перед нами. Мы лежали рядком на полу, закутанные в одеяла, и бессмысленно пялились в потолок. Только Цира не открывала глаз.
– Готовы? – еще раз спросил Бэлшуну. Он потер руки и начал: – Я хочу, чтобы все вы расслабились. Чтобы вы осознали, в каком спокойном, прекрасном месте вы находитесь…
* * *
Это было похоже на оргазм. На неистовое купание в океане света. Синева небес проламывалась в бесконечность. Ледниковая белизна облаков проносилась над головой. Мир был пронизан сиянием. Каждый лист, каждая травина трепетали. Море зелени разливалось вокруг. И каждая капля в этом море сама по себе была неповторимой жизнью.
Я шел по лесу. Я был огромен. Нет, я был просто человеком высокого роста и большой физической силы, но все мои чувства были обострены до предела. Я был чрезмерен, как и тот мир, в котором я оказался.
Я был – Энкиду. Я был истинный Энкиду, полный…
Боги Эсагилы! Если мое повседневное существование подобно оргазму, то каков же будет мой оргазм? Не разорвутся ли горы, не треснет ли земля, когда я войду своей плотью в женскую плоть и орошу ее семенами жизни?
Я засмеялся, подумав об этом. Я остановился, положил руки на бедра и расхохотался. Где-то наверху, над головой, заверещали обезьяны. Взлетели несколько птиц, розовых и золотых.
Да, я был полон.
И пришло знание. Завтра – да, завтра я войду в Город. Это будет гнилой, печальный Город. Поникли его золотые башни, и увяли некогда зеленые сады, иссякли его фонтаны, пали изразцы, сделанные по образу исступленного неба, что горит у меня над головой.
Я подниму Город, я сделаю его великим. Возлюбленной Царств. И еще я подумал о маленькой статуе пророка Даниила. О грустном чугунном пророке. Когда-то, когда я был умален и унижен, я встречался с этой фигурой. Я сохраню ее, а остальные – да, остальные я брошу в Евфрат. И поглотит их Великая Река.
И будет радостен и полон Вавилон, Столица Мира.
Я отвел ветви в сторону и шагнул на поляну.
И увидел второго человека.
Он спал.
Он не был полон, как я. Он был – не до конца, что ли, здесь… Я не мог найти слов, когда глядел на него, чтобы объяснить свои ощущения. Он, несомненно, был велик, как и я. Он был равен мне и превосходил меня, но он был здесь НЕ ВЕСЬ.
Потом он открыл глаза и улыбнулся мне.
– Энкиду, – сказал он.
Это было мое имя. Он знал его, и пленил меня. И я полюбил его. И бросился я в битву и стал сражаться с ним. И было нам обоим радостно.
– Гильгамеш, – сказал я ему. – Я помню тебя. Ты Гильгамеш.
– Ты говоришь это, – сказал он и засмеялся.
Мы долго бились, и взаправду, и шутейно, и просто катались по траве, и молотили друг друга кулаками, и гонялись друг за другом по первозданному лесу, а потом взялись за руки и поклялись быть друг другу братьями.
Но Город так и не встал перед нами.
* * *
И я рассыпался. Я пал со страшной высоты и грянулся о землю. Взлетели брызги бытия, взорвались искры, все мое существо разлетелось на куски и осело на землю бесформенными хлопьями. Я умирал и воскресал, умирал и воскресал бессчетно во время этого бесконечного падения. Я кричал и не слышал своего голоса. Я разлетался на части. Я всплескивал, как вода, и разбрызгивался по Вселенной. Я разбегался, как ртуть. Я делился, как амеба. Части меня то сползались, то расползались, то сливались, то вновь разделялись.
