Сейчас Артемов высказал бы Пасюку все, что думает по данному поводу, вот только промолчал, даже не замычал, впервые в жизни понимая, как чувствует себя загнанная лошадь, которой пасть разорвали железом. А Пасюк продолжал тихо говорить, как бы успокаивая и его, и себя:
– Испытание нам дано, Родя, в наказание и во искупление. И м дано! Вот и мучаемся сейчас, потому что болтались в той жизни, как дерьмо в проруби… Жить нужно, а не выжидать момент, когда хавку послаще дадут… Ну ничего, завтра мы снова проснемся в сарае, буран пройдет…
Родион заморгал глазами, стараясь смахнуть выступившие на них слезы. Сердце яростно забилось в груди. Неужто?!
– Так и будет, Родя. Отринет нас этот мир, через боль и отринет. А с осуждением ты не торопись – Он специально дал нам взглянуть на эту вакханалию! Ты хочешь, чтоб такое и у нас было?! Теперь понимаешь, к чему призывает безответственная сволочь, что с некоторыми нашими атаманами спелась?! Им только властвовать, а более ничего не интересует. А мы этих краснобаев слушали, развесив уши! Вот она атаманщина, прямо перед глазами – бесноватый упырь – немец, новоявленный спаситель Отечества…
Пасюк не договорил, прерванный диким женским визгом. Судя по голосу, кричала девчонка, но от страха, а не от боли. И тут же донесся радостный скулеж, в котором слышались требовательные нотки. И вой, пронзительный, выматывающий душу вой…
– А-й-я-яй!!!
Полные животной боли крики заживо поедаемых людей почти остановили сердце в груди. Родиона затрясло как в лихорадке, по щекам потекли горячие слезы. Скоро ночные упыри явятся и за ними, будет больно, очень больно, как этим несчастным людям, вся вина которых лишь в том, что они евреи.
Но потом все пройдет, и он снова очутится в своем мире, в теплой постели, и проснется от милого голоса матери и запаха горячей, только что вынутой из духовки запеканки. А в мозгу сами выступили слова, которые он однажды слышал:
«Прости им, ибо не ведают, что творят!»
Нукер Хубсугульского дацана Булат-батыр
Словно и не было этих странных, страшных, длинных и стремительных дней, которые пролетели как один миг: в небольшой комнате, покрытой коврами и священными полотнищами на стенах, кроме Панчен-ламы никого не было. Старик сидел на корточках спиной к двери.
– Агууехэ-батыр, приветствую тебя!
Голос Панчен-ламы, казалось, раздавался внутри головы Булата.
– Вы называете меня чужим именем, эсэг! – Булат, проклиная себя за свою сегодняшнюю спесь и гордыню, поклонился самым низким поклоном, смиренно присел напротив старого ламы, сложив под себя ноги, и склонил голову. – Я не Великий Воин, я ваш верный пес, хотошо нохой!
Сухие сморщенные губы растянулись в подобие улыбки, но Булат ее не увидел.
– Ты сменил зубы, хотошо нохой! Хорошо! – только после этих слов Булат посмел взглянуть в лицо старика.
– Рассказывай!
Булат закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями, и начал, было, говорить, но тихий голос перебил его:
– Тебе не понравился мой подарок?
Рука Булата судорожно дернулась, словно сжала рукоять сабли.
– Нет, эсэг! Я… Я потрясен вашим подарком! Я, – он замялся, сглотнул подступивший к горлу ком и проговорил тише, – я не достоин этого клинка!
– Ты сменил зубы, хотошо нохой! – Старик удовлетворенно покачал головой. – Щенок вырос в волкодава… Хуварак доложил мне, что унес ножны назад в сокровищницу… Хорошо! – Он еще раз покачал головой, глядя на потрясенного нукера.
«Откуда он узнал, что я сменил ножны?! Прислужник никак не мог успеть попасть к нему раньше меня!»
– Я знал, что ты оценишь великий клинок и отбросишь, как ненужную шелуху, презренные драгоценности и злато! – Старик пошевелил правой рукой, и двери комнаты распахнулись.
Тот же хуварак, что привел Булата к Панчен-ламе, осторожно, словно великую драгоценность, внес на вытянутых руках сверток, положил его между сидящими на пол и так же бесшумно удалился.
– Разверни!
Булат достал клинок, который он в своей комнате только успел вложить в старые ножны своей сабли, как за ним пришли.
– Старинный… – Старик прикрыл глаза. – Ему больше семиста лет! Кто знает, может, храбрый Темучин держал его в своих руках? Он долго ждал своего часа…
– Достоин ли я его?
– Он сам решит! Если ученик готов, учитель приходит… Когда нашли его в одном из курганов хунну, от него остался только клинок, а все остальное истлело: и ножны, и рукоять. Долго он хранился в новых, богатейших, ножнах, которые были специально изготовлены для него по праву, но все равно были недостойны его… Ты же, не задумываясь, сменил их на простые… Скажи мне, зачем ты это сделал?
Булат, помедлив, начал:
– Когда я провожал с нукерами тех людей, чужаков, за которыми ты, эсэг, меня послал, я удивился: их внешняя оболочка, которая внезапно открылась мне, не соответствовала их сущности! Нет, это были не мангусы, искусно принимающие вид людей, но ими не являющиеся, но это были и не люди, которых я привык видеть вокруг себя…
Он замолчал, собираясь с мыслями:
– Я закрыл глаза и увидел их внутреннюю суть! Как и этот клинок! – Булат с нежностью тронул холодную серебристую сталь. – Его внутренняя суть в самом клинке, а не в богатых ножнах, поэтому я поспешил овладеть клинком, неважно в какие ножны он вложен, ведь достоинство лошади не в седле!
Нукер взглянул на старика – тот был неподвижен и, казалось, не слышит его, однако Булат продолжил:
– Неважно, какие поступки они совершают и какие слова говорят, один из этих двоих, айдагууй, бесстрашный, другой, налдагууй, безнадежный…
– Хун-шоно призвал их! – Панчен-лама сложил пальцы в отгоняющую нечистого дигдзуб-мудру, а Булат при упоминании атамана Шубина вздрогнул.
– Разве Человек-волк смог такое сделать, эсэг, он же христианин?
– Отдайте Богу Богово, а кесарю кесарево! – от непривычной латыни Булат поморщился. – Христианин в нем едет на одном коне, бурят на другом… Его сила в том, что эти кони не тянут его в разные стороны, а везут один воз!
– Но как же это возможно?
– Великий Круговорот жизни не остановится никогда: мы, словно песчинки, будем падать на жернова времени, которые перемололи уже многие народы, оставив только их названия… Порой и названий не оставалось…
Старик медленно взял саблю в одну руку, а ножны в другую и вытянул их перед собой. Булату на миг показалось, что металл перевесит сухонькое тело, как вдруг Панчен-лама, совершив молниеносное, неуловимое взгляду движение, соединил их с коротким оглушительным звоном в единое целое и положил их снова на циновку, удовлетворенно качнув головой.
– Когда начинали расспрашивать стариков о прошлых временах, – он невозмутимо продолжил, а Булат едва оторвал завороженный взгляд от все еще казалось, звеневшей сабли, – то они рассказывали о Волке-отце, которого одни называли Бури-шоно, а другие Борте-чино. Многие бурятские роды ведут свое начало от Серого Волка, Волка-отца, Бури-хана, или еще, как его называли – Бури-ата… Мы – буряты, дети Волка!
Булат пораженно молчал, не найдя слов ни возразить, ни спросить о чем-либо еще Панчен-ламу. Старик тоже замолчал, и надолго.
– Так, выходит, – Булат осторожно заговорил, – Бури-хан призвал через атамана Шубина их? Но для чего и как?
– Как? Помнишь буран?
– Да! – Булат с пониманием кивнул. – Только как Бурхан мог забрать их сюда, они же христиане, их Бог должен был защитить их?
– Не приставляй голову собаки к овце! Носить на шее крест и быть христианином не одно и то же! – Старик раздвинул морщинистые губы в улыбке. – Хотя сейчас, я думаю, они вспомнят о своем Боге! А Хун-шоно лишь сосуд, христианская часть которого вмещает в себя страдающую от невыносимой боли христианскую душу! Но кровь-то никуда не денешь, хондогорские корни зовут его, он не слышит еще этот зов, но сердцем чувствует! Также он чувствует и свою карму, которая поддерживает его и придает сил, могущество Рода, могущество родной Земли… Великий и славный он нукер, только такие, кого избрал, по их воле или нет, Сульдэ после войны становятся ненужными: волка не поставишь пасти отару! Он уже знает, что должен принести страшную жертву, чтобы очистить и себя, и свой род!
– Но своей смертью он не остановит врага! – Булат гневно сжал кулаки. – Нужно было привезти чужаков сюда, чтобы они все рассказали! И он должен использовать те знания, что принесли чужаки, чтобы спастись…
– Оставь ему его карму, хотоши нохой! – старик покачал головой. – И им оставь их карму! Им не вернуться уже в свой мир, ведь Волк никогда не оставляет свою добычу! Теперь уже никто не в силах изменить предначертанное, только время покажет, не промахнулся ли Волк в своем броске, ведь даже Будда, если он из глины, не уцелеет, переходя реку вброд…
