но это явно не сегодня.
Ну, а для себя я делаю вывод, что Киргиз, скорее всего, использовал Игорька втёмную. Первый раз, когда тот ударил Таню, с подачи, кстати, Киргиза, был пробный. Эксперимент показал, что я приду на помощь. Ну, вот, а сегодняшняя драма должна была закончиться тем, что меня ожидала пуля. Правда, случиться это должно было прямо в квартире у Тани. Киргиз, я думаю, поджидал в подъезде. Но Игорёк пошёл вразнос и, поэтому пришлось перекраивать план операции на ходу.
Ну, и ещё один вывод. Если бы не Наталья, то, вполне возможно, вместо Киргиза в морге сейчас лежал бы я…
Из милиции я выхожу уже вечером и еду в областную больницу. В отделении я встречаю Гену. Вернее, не в самом, а перед дверью. Он сидит с понурым видом на потёртом диванчике.
— Ну, чего говорят? — спрашиваю я.
— Жить будет, — кривится он. — Сотряс небольшой. У тебя всё там устаканилось? Вопросов у следствия нет?
— Да вроде нет. Пройти-то к ней можно?
— Нельзя. Только здесь сидеть.
— А вторая как? Пронькина, которая.
— Она не здесь, в хирургии, наверное или травме… Ну, та вообще натерпелась, конечно, но ничего, поправится. Сейчас говорить не может, гортань пострадала, ну, и психика тоже, наверное.
Надо её предупредить, чтобы не говорила следователю о наших былых отношениях. Зачем лишние вопросы плодить…
— Ладно, Гена, ты иди, — предлагаю я. — А я тут подежурю. Спасибо тебе, что вовремя приехал.
— А тебе за своевременный сигнал. Наташку жалко только.
— Не то слово, — соглашаюсь я. — Она в какой палате, кстати?
— Да, вот здесь прямо, в первой. В отделение заходишь и вот её палата сразу.
— Соседей много?
— Нет, она одна там лежит, как королевна. Ну чё, правда подежуришь?
— Конечно, правда. Иди, отдыхай.
— В принципе врач сказал, типа ничего страшного, можно домой идти, завтра может её выпишут даже. Так что…
— Ничего, дядя Гена, я посижу.
Гена уходит, а я, приоткрыв дверь в отделение, некоторое время наблюдаю за первой палатой. Туда приходит медсестра, приносит таблетки, а вскоре уходит, и я слышу, как она желает Наташке доброй ночи и говорит, что утром снова придёт.
В удачу поверьте—
– И дело с концом.
Да здравствует ветер,
Который в лицо!
И нет нам покоя,
Гори, но живи!
Погоня, погоня,
Погоня, погоня
В горячей крови.
Подождав, пока медсестра скроется из виду, я делаю три шага, пересекая коридор и оказываюсь в палате. Вхожу и замираю, привыкая к темноте.
— Егор, это ты? — слышу я тихий голос Наташки, такой знакомый и такой дорогой.
— Да, — отвечаю я. — Ты не против?
— А я всё ждала, когда же ты придёшь, — шепчет она. — Мне так много нужно тебе сказать…
Мне тоже… Мне тоже…
24. Конспирация, конспирация и еще раз конспирация, товарищи
Глаза быстро привыкают к темноте, и я различаю очертания предметов. Наташкина кровать стоит у окна. Я тихо подхожу к ней и присаживаюсь на край. Какое-то время мы молчим. Тусклый жёлтый свет, идущий от уличного фонаря, попадает на её лицо, превращая его в светящийся волшебным светом янтарь.
— Как ты?
— Ничего, — слабо улыбается она. — Почти нормально, но я не уверена, что это от удара.
— А отчего? — хмурюсь я.
— Может… — она начинает и прерывается на мгновенье. — Может быть, это от того, что сейчас ночь, мы одни и ты сидишь на моей постели очень близко ко мне, и я даже могу чувствовать твоё тепло…
Я беру её за руку, и она снова улыбается.
— Знаешь, в последние дни я много думала и кое-что поняла…
— Не обязательно говорить об этом…
— Нет-нет, я должна сказать. Я поняла, что я такая дура, просто непроходимая идиотка и самовлюблённая эгоистичная курица.
— Что? — спрашиваю я со смехом. — Это ты после удара осознала?
— Нет, ещё до него. Хотя… хотя ты прав, давно надо было дать мне по башке… Я поняла, что ты…
Она снова замолкает и не решается продолжить, но помолчав и собравшись силами заканчивает:
— Что ты… меня на самом деле любишь. А сегодня я увидела, от чего ты пытаешься меня оградить и защитить.
Мне становится не до смеха. Я внимательно всматриваюсь в её лицо и мне кажется, из её глаз выкатываются маленькие бриллианты. Я протягиваю руку и пытаюсь нащупать эти светящиеся драгоценности, но от моего грубого прикосновения они мгновенно тают и становятся жидкими.
Да, наверное, так и есть. Наверное, это правда и эта глупышка, неразумное дитя, неопытная юная дурочка поняла то, что я умудрённый долгой жизнью мужик не хотел понимать до этой минуты.
— И я тоже, — продолжает она, — я тоже тебя очень люблю. У меня даже мозги отшибает от этого, правда…
Я кладу указательный палец, влажный от слёз, на её тёплые мягкие губы, но она поворачивает голову, освобождаясь от этой печати на своих устах.
— Мне правда нужно всё это тебе сказать, — шепчет она. — Этот… Денис, он… он наговорил мне всего и вскружил голову, и я подумала, что смогу тебя забыть, понадеялась, что он заменит в моём сердце тебя…
Ох, пожалуйста, только не надо про Дениса. Мне совсем не хочется о нём слышать. Знать, помнить о нём не хочется.
— Но это была очередная глупость, — продолжает она. Я была настоящей дурой, идиоткой. Ты, наверное, никогда не простишь меня за это. Могу тебя понять… Я…
Я не даю ей договорить и залепляю рот поцелуем. Я чувствую её трепет и нежность, и вкус слёз, текущих по её щекам, и сладкую свежесть юной плоти, и огромную силу огня, скрытую в этом хрупком теле.
Я глажу её густые тяжёлые волосы, запускаю в них пальцы и целую её глаза, уши, дрожащую шею и острые ключицы. Я стягиваю с её плеч пижаму и высвобождаю острую девичью грудку, я сжимаю её и целую, ощущая внутри себя не просто томление и неуёмную, дикую, незнакомую до сих пор жажду, я чувствую нежность и что-то ещё, очень чистое и звенящее, юное и свежее…
— Не надо, — шепчет она, — пожалуйста… Егор…
Этот хриплый возбуждающий шёпот делает её ещё слаще, ещё желаннее…
— Я так сильно люблю тебя, — продолжает она, — я так сильно хочу этого… Прикажи, и я сделаю всё, что ты скажешь, так, как ты захочешь… Но, пожалуйста, не приказывай этого теперь, пусть мой первый раз будет не таким, не в больнице…
Меня словно плетью протягивают. Я вздрагиваю и замираю.
— Я знаю, — горячо шепчет Наташка, — тебе нужно многое сделать, и сейчас тебе не до меня. Но я буду ждать. Столько, сколько нужно и всегда буду только
