имеет в виду — глянуть в своих запасах, а он пошел к моей двери и принялся рассматривать вырванный «с мясом» замок.
— Мда. Дела. — констатировал Григорий, а затем ушел на свой этаж.
Я как раз варила овсянку, когда он вернулся.
— Григорий, — сказала я, — я варю овсянку. Не бог весть какая еда, но у меня другой пока нету. Я только вчера вселилась. Если хотите, я вам тоже накладу в тарелку.
— Хочу! — живо откликнулся Григорий. — Я, Люба, кашу очень люблю, а вот варить её нормально не умею. Мясо жарить — могу, суп там какой-никакой — могу, и даже борщ могу, а плов так вообще у меня хорошо выходит. Но кашу вот не умею. Так что не откажусь.
— Но у меня без молока, на воде, — торопливо сказала я. — Если устроит.
— Я всеядный, — заявил Григорий и ушел к моей комнате.
Пока я раскладывала кашу, он уже вовсю стучал молотком, перебудив остальных соседей на всех этажах. Но это его нисколечки не беспокоило.
— Григорий, — я несла две тарелки с кашей в мою комнату. — Каша готова.
Григорий как раз прикручивал какой-то шпингалет (или оно по-другому называется, загогулина, в общем такая).
— О! — обрадовался он и сказал, — неси, Люба, кашу в мою комнату. Тридцать пятая. Там открыто. И свою неси тоже. У тебя даже стола, я смотрю, нету. Где ты есть собралась? А у меня, зато масло есть. Возьмёшь в холодильнике. И себе возьмёшь. А то знаю я вас, стеснительность сейчас начнётся. А я через две минуты приду. Чайник сам захвачу. Надо до конца прибить, чтобы наверняка!
Я спорить не стала, взяла кашу и, обжигая пальцы горячими краями тарелок, понесла наверх.
Комната Григория была не чета моей — на полу даже палас и то был, и на стене ковёр тоже висел, бордовый.
Я поставила тарелки на стол и, дуя на обожженные пальцы, полезла в холодильник искать масло.
— На боковой полке, на дверце, — Григорий вошел в комнату с чайником. — Люба, ты будешь чай или кофе?
Мы завтракали и разговаривали о том, о сём.
Григорий работал тоже в ЖЭКе, главным мастером в отделе теплоснабжения.
Я ещё удивилась, раз мастер, да ещё и наивысшего разряда — то почему живёт в общаге? Но вслух вопрос задавать не стала.
Зато спросила, что ему известно о «войне» между дворниками.
— Ты Михалыча имеешь в виду? — хмыкнул Григорий, помешивая растворимый кофе в чашке.
— Ну да, — ответила я.
— Насчет Михалыча, я тебе, Люба, вот что скажу… — Начал было Григорий, и в это время дверь распахнулась и в комнату буквально ворвалась полноватая блондинка лет тридцати пяти. И ошарашенно замерла, уставившись на меня:
— Гриша, что это такое⁈
Глава 20
— Ладно, пойду я, — сказала я, поднимаясь из-за стола.
Блондинка демонстративно молчала, не удостаивая меня и взглядом, и смотрела лишь на Григория. Он хмуро сказал:
— Да ты чего, Люба, доедай спокойно, куда вскочила!
— Что эта баба делает здесь? — прошипела блондинка, лицо её пошло пятнами.
Григорий недовольно крякнул, но не сказал ничего.
— Спасибо, я уже всё, — я подхватила со стола грязную посуду и вышла из комнаты. Дверь закрылась, а за спиной моментально послышались гневные возгласы.
Дверь мне Григорий сделал на совесть. Прибил две массивные скобы, куда вешался навесной замок (замок, кстати, презентовал свой). Изнутри, правда, вместо засова был крючок, но он был довольно массивный. Так что дверь можно было только проломить посередине.
Успокоившись за сохранность эмалированного ведра Семёна и старой кофты Любаши, я собралась и пошла на работу. Погода сегодня была из категории «природа шепчет» — мягкий прозрачный воздух, казалось, звенел от жизненных вибраций просыпающейся природы. На деревьях листочки стали проклёвываться всё сильней, начали летать пчёлы, и даже мухи. Грязь на тротуарах окончательно подсохла и идти было хорошо.
Я шла по дороге и смотрела на встречающиеся дома, деревья, светофоры, и думала, что в первую очередь мне предстоит сделать. С Алексеем Петровичем мы договорились, что я выйду на мой старый участок. Кроме того, пока Семён отсутствует, его участок разделить должны были мы с Виталиком. За дополнительную оплату, разумеется.
На территории вверенного мне двора никаких изменений за моё отсутствие не произошло. Зато растаял снег у третьего подъезда и почти исчез у второго, оголив пласты засохшей солёной грязи.
Я схватила метлу от отправилась подметать.
Грязь сильно усохла, почти сцементировалась, и поддавалась с трудом, приходилось сперва подскребать её лопатой, и только затем мести. Дело оказалось отнюдь небыстрым. Что же, сегодня почищу дорожки, а завтра надо брать грабли и выгребать сухую прошлогоднюю листву между деревьями. Потом пожечь. Белить деревья буду уже послезавтра. А сегодня ещё нужно повыносить мусор.
Так, за планированием работ я проворонила важный момент (а, может, из-за того, что спиной стояла ко второму подъезду). Оттуда торжественным ледоколом вышла Элеонора Рудольфовна лично. И, конечно же, с собачонкой.
— Явилась! — недовольным тоном сказала она.
А собачонка ещё и тявкнула на меня мерзким визгливым голосом, так, что захотелось её взять за шкирку и хорошо так встряхнуть. Не люблю таких противных собачонок, хотя собак люблю очень.
— А что это вы, милочка, не с той стороны уборку начали? — грозно принялась вопрошать она.
Я изумилась. Не знала, что есть правильная и неправильная сторона.
Но отвечать что-то было надо.
— Согласно инструкции, — как можно нечленораздельнее буркнула я.
— А что, есть такая инструкция? — изумилась Элеонора Рудольфовна, — я бы ознакомилась.
Я бы тоже, если бы она была, — хотелось сказать мне, но я промолчала и лишь интенсивнее заработала метлой.
