Однако по размокшим склонам неуклонно, неостановимо шагали чёрные и синие шеренги, через равные интервалы с истинно германским орднунгом окутываясь дымом залпов. А большинство русских ружей по-прежнему молчало – солдаты тискали нагретые ложа, словно любимых жён, про себя уговаривая «не выдать».
Успеем дать только два залпа, а потом – в штыки, заставлял себя думать холодно и отстранённо Росский.
Полковник не отрывался от подзорной трубы, считая шаги и секунды, потому что ошибиться здесь нельзя – залп двух шеренг Пламмета должен был прийтись в фашины, и только после этого остававшиеся в центре батальоны володимерцев должны были двинуться вперёд.
Прямо под третий залп, который они обязаны выдержать – и упредить своим собственным. Конечно, гвардионцы с этим справились бы лучше, но… гренадерам предстояло последнее и самое кровавое дело в этом бою.
– Не пора ли двигать володимерцев, Фёдор Сигизмундович?
Миша Вяземский. Начальник штаба тёмен от беспокойства – как и сам Росский; это их первый бой с настоящей, европейской, армией.
– Пора, – кивнул полковник. – И… пусть наши их подопрут.
Команды, людские голоса, тонущие в пушечном громе и сердитой скороговорке ружей. Шеренги разворачивались, уходили – володимерцы пригибались, многие солдаты, особенно из молодых, вздрагивали и крестились. За ними последовали гвардионцы – эти, напротив, маршировали, словно у Кронидова столпа в Анассеополе. Гонор гвардейский…
В центре русская артиллерия заставила германцев попятиться – или же те сами решили не особо лезть на рожон. Но убывала прислуга, кое-где легкораненые стрелки припрягались помогать артиллеристам. А в спины югорцам недобро дышала пустота: уходили володимерские роты, подались на фланги гвардионцы – некому подставить плечо, некому подпереть, если чёрные навалятся, не щадя живота.
Но расчёт Росского в том и состоял, что класть свои головы без счёта наёмники фон Пламмета не станут.
* * *
Сажнев шагал. Из одного конца позиции в другой. Подхватил под руки солдата, получившего пулю в плечо, подобрал выпавший штуцер, вскинул, словно пистоль, одной рукою и выстрелил – досмотрев под одобрительные возгласы случившихся рядом югорцев, как падает с развороченным лицом офицер «волков», только что взмахами сабли отдававший команду палить.
Раненых югорцы волокли подальше от передней линии, те, кого зацепило легко, уходить отказывались.
– И одной рукой, вашбродь, штуцер заряжу! Ногами удержу! – уверял подполковника солдат в окровавленной шинели.
– Без тебя есть кому, – не знал пощады Сажнев. – Кругом марш! К дохтуру!
А потом с обоих флангов донеслась внезапно полыхнувшая с удесятерённой частотой пальба, вмиг сменившаяся яростным, не знающим пощады русским «ура!».
Володимерцы пошли в контратаку.
Росский знал, что всё рассчитал правильно. Два залпа почти в упор солдаты Фелистова выдержали, укрываясь за завалами и фашинами; фон Пламмета подвёл его же прусский формализм. Минута на заряжание ружья, три шеренги – следовательно, залп должен следовать каждые двадцать секунд.
Володимерский полк поймал вражью пехоту – и в чёрных, и в бело-синих мундирах – аккурат после второго залпа.
Слева, там, где стояли Фёдор Сигизмундович и его начальник штаба, два батальона повёл сам Фелистов. Росский видел, как тучный полковник истово осенил себя крестным знамением, поглубже надвинул фуражку и выкрикнул – надтреснутым, сиплым голосом:
– Пошли, братцы! Ура-а-а!
– Ура-а-а! – взревели володимерские шеренги.
Раз-и-два-и-три-и-четыре – ротные колонны печатали шаг, соблюдая предписанные уставом интервалы и дистанцию, как ни на каком высочайшем смотру. Все. Даже вчерашние рекруты.
– Пали! – услыхал Росский команду Фелистова, и русские ряды дали залп – залп в упор, выбивший добрую половину первой прусской шеренги. А потом – ур-р-ра-а-а-а!!! – хриплый, рвущий душу рёв сотен глоток, топот ног, наставленные штыки и сшибка, жуткий, ни с чем не сравнимый звук столкнувшихся живых лавин, когда – грудь в грудь и плечо в плечо.
С боков, прикрывая володимерский полк, рванулись гусарские эскадроны – на расстроенные русскими ядрами ряды чёрных драгун.
Две человеческих волны сшиблись, и началось: когда каждый строй давит со всей силой, когда перед глазами – сплошная щетина штыков и кажется невозможным прорваться сквозь эту завесу. И лишь опытный солдат помнит – то же самое видит и твой враг, и ему кажется могучей и несокрушимой уже твоя шеренга. На обоих флангах русской позиции сейчас творилось одно и то же – устремившиеся в контратаку володимерцы столкнулись с пехотой фон Пламмета, бока русского строя прикрывали эскадроны гусар, и ярко-алые ментики мешались с чёрными мундирами драгун. Взлетали и падали клинки, потеряв скорость и порыв, грызлись кони.
Из рядов «чёрных волков» высунула тупые рыла конная батарея – надо же, смогли протащить так далеко по размокшему полю… одно, два, три – шесть орудий готовы были ударить в упор по гусарам и володимерцам.
– Полковник! – Росский вскинул руку с подзорной трубой, но Княжевич и сам знал, что делать.
– Богунов!
Гусарский штаб-ротмистр отрывисто вскинул руку к киверу и дал шпоры каурому жеребцу. За ним дружно затопотали кони резервного эскадрона, сам Богунов, выгибаясь всем телом, вырвал саблю из ножен.
– Руби их в песи! Круши в хузары!
Брызги жидкой грязи из-под копыт, выброшенная над конскими ушами сабельная сталь, ветер в лицо, пули – где-то над головой, совсем не страшно и даже словно бы не опасно. Тело не хочет верить в возможность собственной гибели, оно сейчас дивно бессмертно и пребудет таковым, даже если в него врежется, круша кости, разрывая плоть и исторгая жизнь, кусок мёртвого свинца.
– Ай, молодцы, ай, как идут, – услыхал Фёдор Сигизмундович горячий шёпот Княжевича. Рука гусарского командира тискала сабельную рукоять.
– И думать забудьте, – зло взглянул на него Росский. – Ваше место тут, полковник.
– У меня остался последний взвод, – невесело усмехнулся тот. – Дозвольте, Фёдор Сигизмундович, как гусару пристало…
– Не дозволю! Мысли подобные одним лишь юнцам безусым простительны, Княжевич!
Софьедарец только скрипнул зубами и опустил голову.
А эскадрон Богунова горячим алым росчерком пронёсся по полю, уворачиваясь, словно в детской игре, от рванувшихся наперерез чёрных драгун – на огромных конях, тяжёлых, мощных, силой почти равных анассеопольским кавалергардам. Но – не успели, не переняли, лёгкие гусары проскочили меж сходящихся челюстей вражьего строя, и, пока прусские артиллеристы, отчаянно наваливаясь на колёса, пытались развернуть орудия, русские всадники обрушились на них, в упор разряжая пистолеты и работая клинками.
