– Хоть ты во многом и прав, товарищ Звягинцев, но Совет нужно выбирать как можно скорее! Пусть он будет пока не таким, как нам этого хочется. Но даже вокруг такого Совета можно сплотить рабочие, солдатские и матросские массы. Если даже власть пока окажется в руках чуждого народу правительства – оружие должно остаться в наших руках! Придёт время и это оружие поможет вернуть власть народу! А пока будем готовиться, склонять наших братьев на фронтах и флотах на нашу сторону, будем формировать Красную Гвардию!
– А что это, Красная Гвардия? – спросил кто-то.
– Это я вам, братишки, заясню, – поспешил вмешаться Кошкин. – Я когда в штабе был, видел броневики с намалёванными на них большими красными звёздами и солдат, у которых вместо кокард такие же звёзды только маленькие.
– Вот Кошкин заливает! – крикнул кто-то, и все засмеялись.
Обиженный недоверием товарищей Кошкин повернулся ко мне.
– Ну, скажи ты им, товарищ Ежов, что я правду говорю.
– Подтверждаю. Всё что сказал Кошкин – чистая правда. – Я достал из кармана звёздочку и протянул её комитетчикам. – Смотрите!
Звёздочка пошла по рукам. Потом Звягинцев уточнил:
– Это такой отличительный знак. Я правильно понимаю?
– Верно понимаешь, товарищ Звягинцев, – подтвердил я. – Красная звезда это отличительный знак Красной Гвардии.
Звягинцев протянул мне звёздочку, но Кошкин её перехватил.
– Погодь!
Он снял с головы бескозырку, заменил на ней кокарду звёздочкой и надел на голову. Морякам затея понравилась.
– А ещё звёздочки есть? – спросили у меня.
– С собой одна была. Но дело не в этом. Вы люди военные, понимать должны: прежде чем какой знак на форму цеплять, на это надо разрешение получить.
– Отцепляй, Кошкин, звёздочку! – распорядился Звягинцев.
Огорчённый Кошкин нехотя стянул с головы бескозырку, но тут я его попридержал.
– Погоди, Кошкин. Я хочу спросить у вас, товарищи, а почему бы «Авроре» не стать первым в Российском флоте красногвардейским кораблём?
Моряки переглянулись.
– А это возможно? – спросил Звягинцев.
– Почему нет? Если экипаж крейсера выскажется «за», закрепляйте решение постановлением судового комитета и отправляйте бумагу к нам в штаб. Думаю, вам не откажут. А ты, Кошкин, можешь звёздочку оставить, как образец.
– Сегодня же и решим! – заверил меня Звягинцев.
– Вот и ладно! Теперь, товарищи, хотелось бы услышать о вашем житье-бытье…
* * *
Да, накипело у ребят. Как они до сих пор некоторым офицерам спины не продырявили – диву даюсь. После того, как волна матросского гнева пошла на убыль, вновь беру слово:
– Даже не знаю, что и сказать. Вас послушать, так всех офицеров в расход пустить надо. А ведь без офицеров корабль – не корабль. Или вы думаете иначе?
– Да нет, всё правильно, куда без офицеров, – неохотно согласился со мной Звягинцев.
– Тогда давайте поступим так. Передо мной список офицеров крейсера. Я буду называть фамилии, а вы решайте: быть офицеру на борту или нет. Арестованных командира и старшего помощника обсуждать, я думаю, не будем? Или вы считаете иначе?
– Да какой иначе! – воскликнул Звягинцев. – После того, как они нам сегодня револьверами в рожи тыкали, братишки на них шибко злые. Тут им всё равно кранты.
* * *
Мои опасения оказались напрасными. Хотя комитетчики во время обсуждения основательно промыли косточки своим командирам, но помимо Никольского и Ограновича (старший офицер «Авроры») к списанию на берег «приговорили» всего двух офицеров. Теперь предстояло самое трудное: разговор с офицерами. Исполнение этой миссии я возложил целиком на себя. Комитетчиков перед тем, как им покинуть каюту, предупредил:
– С офицерами, которым вы сами доверили командование крейсером, надлежит обращаться согласно действующего устава.
После этих слов в командирской каюте заштормило. Я с невозмутимым лицом дождался, пока матросы немного успокоятся, потом вернул слово себе:
– Флот без дисциплины – рыбацкая артель, и даже хуже. Дисциплина в военном флоте была, есть и будет! А в революционном флоте тем более. С этого дня крейсер является общенародной собственностью. А за сохранность этой собственности и за боеготовность корабля отвечает теперь вся команда и в первую очередь судовой комитет! Я ведь вас спрашивал, можете служить Революции без офицеров? Вы ответили «нет». А раз «нет», то извольте исполнять приказы тех офицеров, которых вы сами над собой поставили. Но только по службе! Вне службы и у вас, и у них совершенно одинаковые права. А насчёт устава не беспокойтесь. В ближайшее время некоторые наиболее реакционные положения будут отменены. А пока терпите!
* * *
С офицерами я беседовал с каждым по отдельности. Душой не кривил. То, что с этого дня служить им будет значительно сложнее – не скрывал. И был очень рад тому, что когда за последним офицером закрылась дверь каюты, «Аврора» не осталась ни без командира, ни без командного состава, хотя и весьма поредевшего.
Оставив каюту, в которую вот-вот должен был вселиться её новый владелец, я пошёл искать комитетчиков. Зачитал им новую судовую роль и ещё раз напомнил: с офицерами должно обращаться как со старшими по званию и должности.
– Это мы уже уяснили, – хмуро сказал Звягинцев. – И до команды тоже довели.
– До всех дошло? – поинтересовался я.
– До большинства дошло, а тех, кто попробует бузить, будем приводить в чувство по нашим матросским рецептам! – твёрдо заявил Звягинцев.
Потом он протянул мне лист бумаги. Это было обращение моряков крейсера «Аврора», подписанное от имени команды судовым комитетом, к объединённому штабу с просьбой считать корабль боевой единицей Красной Гвардии. Я убрал бумагу в карман и улыбнулся комитетчикам.
– Мне пора. Арестованных заберу с собой. Ну и товарищей делегатов тоже прошу на борт моего сухопутного катера. С остальными будем прощаться!
Пожимая руку Звягинцеву, негромко напомнил:
– Офицерам, пожелавшим покинуть борт, препятствий не чинить и кортиков у них не отбирать. Насчёт сдачи огнестрельного оружия они предупреждены.
– Не сомневайся, товарищ Ежов, всё сделаем как надо!
МИХАИЛЯ, несмотря на то, что всё о ней понимал, всегда был рад видеть Нину. Но сегодня она меня откровенно достала. Примерно с час она таскалась за мной по коридорам Таврического дворца, вызывая всё большее раздражение. И вот когда я был уже готов сказать пару неласковых слов, она исчезла. Сказала: «Помчусь, всё расскажу Зиночке!» – чмокнула в щёку и испарилась, оставив после себя едва уловимый запах так нравившихся мне духов. Я смотрел на исчезающий шлейф её следа и испытывал огромное облегчение, которое, видимо, проступило на моём лице, потому что возникший подле меня Александрович задумчиво произнёс:
