– А, дочка, запаздываешь, – бросил Макрин небрежно.
– Я обязательно должна являться каждый день? – с этой фразы Ариетта всегда начинала разговор.
– Конечно. После твоей выходки – непременно. – Макрин всегда отвечал одно и то же. И посмеивался. – Я не хочу из-за тебя иметь неприятности. Но если ты такая гордая, можешь не брать у меня денег.
– Когда напечатают мою книгу…
– Тебя никогда не напечатают, лучше об этом забудь.
– Дай мне тысячу сестерциев.
– Тысячу? Зачем так много?
– У меня появился любовник, – она глянула отцу в глаза. – А с моей внешностью любовникам приходится платить. – Она демонстративно провела пальцем по шраму.
Макрин нахмурился.
– Если тебе нужен самец, выбери из моих исполнителей. На кого укажешь, тот и будет твоим. Бесплатно. Муженька я тебе потом подберу, разумеется, не из гениев.
– Мне не нужны твои идиоты, – рассмеялась Ариетта. – Только мой.
– Чем он отличается от других?
– Это моя маленькая тайна. Дай тысячу. Хочу устроить пирушку.
Глава 3
Январские игры 1977 года
«Поэма диктатора Бенита восхитительна».
«Вступил в действие закон об оскорблении Величия императора, принятый в декабре».
«Акта диурна». Ноны января[76]
Была полночь, и Крул жрал ветчину ломтями, почти не жуя. Это значит – у него появилась новая замечательная идея.
– Хочешь подкрепиться? – предложил Крул Бениту. – Нет? Ну и зря. Отличная ветчина. Эх, кто из нас думал, когда мы ютились на чердаке развалившейся инсулы, предназначенной на слом, что будем сидеть на Палатине и жрать. – Крул рыгнул.
– Не умри от обжорства, – беззлобно ухмыльнулся Бенит. – А то кто же подаст мне очередной мудрый совет.
– Я ещё долго проживу, – пообещал Крул и вновь рыгнул. – Кстати, о советах. Ты знаешь, что некоторые охранники Элия, которых считали мёртвыми, вернулись в Рим? Они все не граждане, но никто из этих парней не подал прошение о получении гражданства.
– Кроме Неофрона. Хорошо, мерзавец, пишет.
– Не читал, – Крул поскрёб пятернёю затылок. – Не о том речь. Речь об Элии.
Тут такое дело… Малека, работорговца, у которого бывший Цезарь был в плену, убили. Кто-то впрыснул ему в вену сверхдозу «Мечты». И парень угодил Орку в пасть.
– Ну и что из того? Чья-то месть.
– За что, мой мальчик, за что?
Бенит пожал плечами.
– Ну, не знаю. Кто-то заплатил выкуп, а потом…
– О нет! Римляне сбежали, не заплатив выкупа. Вот какая штука.
– Не заплатив выкупа? – Бенит нахмурился. Что-то такое напрашивалось само собой. Но вот что?
– Как ты думаешь, будут мстить работорговцу, которому не заплатили денег?
– хитро улыбаясь, спросил Крул.
– Он мог кому-то задолжать.
– Это Малёк-то?
– Он мог издеваться над пленниками.
– Умница. А если учесть, что мстил Квинт – преданный пёс Элия, то хотелось бы знать, что такого сделали с Элием, не так ли?
– Дедуля, ты чудо! Ты стоишь всего «Целия»!
– "Целий" тебя игнорирует, мой мальчик. Пора наступить им на хвост. Только осторожно. Это такая змеюга, которая может ужалить. Кстати, в холодильнике есть копчёная рыба. Достань-ка.
Утром к Бениту был приглашён Неофрон. Литератор явился. Невольно Бенит залюбовался шириной его плеч и мускулатурой рук.
На столике лежал новенький экземпляр «Пустыни» и подле стило с золотым пером.
– Прекрасный библион! – Бенит погладил имитирующую телячью кожу обложку.
– Благодарю, сиятельный муж, – отвечал Неофрон. Даже в белой тоге Неофрон выглядел как преторианец.
Они сидели в триклинии на Палатине, во дворце Флавиев. Самый лучший дворец в мире построили плебеи Флавии. Потому что только плебеи понимают толк в дворцах. И самый лучший амфитеатр построили тоже они. Бенит держал в таблине бюст Веспасиана – круглая хитрющая физиономия. Умный был парень. В триклинии тоже есть его бюст. «Деньги не пахнут», и все тут.
– Читал с наслаждением. Истинным наслаждением. За успех библиона! – Бенит поднял золотой бокал с фалерном.
Они выпили. Неофрон был тронут.
– Элий хорошо сражался в Нисибисе? – спросил Бенит как бы между прочим.
– Неплохо для гладиатора.
– А в плену? Как вёл он себя в плену?
– Он долго болел.
– Кажется, вы угодили в лапы к некоему Малеку. В связи с чем слышал я это имя? Вспоминаю, но вспомнить не могу.
– Малёк погиб в прошлом году весной. Или в начале лета. Об этом писали в вестниках.
– Твоих рук дело?
– Нет. Я не успел.
Бенит понимающе кивнул.
– А Элий? Где он теперь?
– В Альбионе, наверное. Где ж ему быть?
Бенит лично наполнил бокалы вином.
– И как вам жилось у Малека?
– Хуже, чем на Лазурном берегу. Бенит ненатурально расхохотался, потом состроил хитрую рожу, подался вперёд и, подмигнув, спросил:
– Били?
– Малековы люди? О нет, наоборот, берегли. Ведь мы стоили много. По их подсчётам – миллионы. Римляне ценятся, в отличие от прочих. И этот мерзавец знал денежкам счёт.
– За что же его убили?
– Малёк прикончил несколько человек, когда нас брали в плен. Все мы были раненые, кое-кто вообще ни рукой, ни ногой двинуть не мог. А этот мерзавец приказал убить людей, что дали нам приют. Такое не прощают. С Малеком обещали посчитаться и посчитались.
– Неужто никого не били? Элия, к примеру. Ведь он упрям. Он такой…
Неужто ни разу никто не ударил плетью?
Неофрону почудилось, что с губ Бенита капает слюна. И в самом деле Бенит плотоядно улыбался. Лицо его сейчас было куда хитрее, чем физиономия мраморного Веспасиана в нише.
– Цезарь был ранен. Тяжело. Едва выжил. Нелепо было его ещё и бить. —
Голос Неофрона звучал почти натурально. Но почему-то литератор опустил взгляд.
– Я слышал о Малеке другое. Но он подох. Туда ему и дорога. Выпьем за твой побег, Неофрон. Надеюсь, ты не сделался поклонником Элия?
– Поклонником? Я пытался его кое-чему научить. Но случай безнадёжный.
– Ну что ж, выпьем. За бога Аполлона и его девять Муз.
– За десятую тоже стоит выпить. Ведь по моему библиону собираются ставить кино. – Неофрон рассмеялся. Радовался, что разговор так легко ушёл от неприятной темы. И Бенит приметил эту радость.
– Прекрасно! Выпьем ещё и за десятую. «Надо бы надавить на него, но парень мне нужен. Пусть пишет свои библионы. Они стоят целого года пропаганды, – подумал Бенит. – Придётся поискать кого-нибудь другого, чтобы расколоть».
«Другого» нашёл Макрин. Другим оказался Камилл. Его оказалось нетрудно заманить в логово исполнителей, ничего не объясняя, лишь намекая на дело чрезвычайной важности. Бенит явился послушать допрос в смежной комнате. Камилл ждал в тёмном таблине больше часа, пребывая в неизвестности. Он многое себе навоображал за это время. Прислушивался, но ничего не слышал. Вглядывался в темноту до рези в глазах, и перед ним вновь расстилалась пустыня. Камилл не знал, к чему готовиться. И потому нервничал.
Наконец в комнате зажгли свет, и явился Макрин. Он был в чёрном, как и его исполнители, но статью и повадкой на военного совсем не походил, хотя и копировал с тщанием манеры центуриона. Макрин уселся в кресло. Перед ним на стол исполнитель поставил вино и фрукты в вазе, хрустальный кувшин с водой. Вода… Камиллу хотелось пить. Вообще после перехода по пустыне вода имела для него сакральный смысл. Едва он видел эту живительную влагу в прозрачном сосуде, как невыносимая жажда охватывала все его существо. Камилл судорожно сглотнул и огляделся. Стены из тёмного камня. Крошечные оконца, забранные частой решёткой, – обстановка явно не добавляла оптимизма.
– Пить, – прошептал Камилл и облизнул потрескавшиеся губы.
– О, пожалуйста, друг мой, о чем разговор! – Макрин слащаво улыбнулся и наполнил бокал. – Мы же с тобой друзья! – Камилл не помнил, когда они успели подружиться. Но промолчал. Плен научил его держать язык за зубами. – Я восхищён твоим мужеством и мужеством твоих друзей. Вы же герои! Почему Рим не оказывает вам подобающие почести?! Я спрашиваю – почему?
– Какие мы герои, – вздохнул Камилл. – Мы проиграли и попали в плен.
– А кто виноват во всем? Руфин!
– Не будем ничего говорить о Руфине. Он мёртв.
– Ценю твоё благородство! Другие не ценят, а я ценю. Поговорим тогда о живых.
Гроздь винограда в вазе поблёскивала аметистовым блеском. Лампа слепила глаза. Камилл жадно пил воду и никак не мог напиться.
– О ком из живых?
Мягкая липкая рука легла на плечо. Камилл передёрнулся. Ему хотелось домой. Матушка наверняка приготовила пунийскую кашу на ужин.
И в чаше на столе виноград. Вернувшись в Рим, он как будто вернулся в детство. Любил, когда его гладили по голове, любил, когда хвалили. Смотрел только наивные сентиментальные фильмы. Ни в цирк не ходил, ни на игры.
– Расскажи, как ты жил в плену? – попросил Макрин. – Ты знаешь, я же писатель. Я могу написать о вас библион, прославить подвиг доблестных преторианцев.
