Андрей Загорцев - Спецназ Третьей Мировой. Русские козыри

– Да, Стоун, есть вечерний чай, но я не знаю, дают ли его заключённым, у нас ведь раньше пленных не было.

– Марти, а может, всё-таки курнём-то твоей марихуаны, – снова начал приставать Кошкин.

– Кошак, вот если ты раскрутишь его на марихуану, то я и сам курну с вами, – подначил Булыга, – ты с чего взял-то, что у него что-то есть? Его же перед камерой досматривали.

– Командир, ловлю на слове! А эту публику я знаю, а вертухай у них туфта – наш зэчара бы сюда и водяры притащил, и закуски, а не то что бычка с коноплёй. Под салютом всех вождей говорю, есть у этого негритёнка что-то в заначке! Помнишь, я ведь местного часового даже на курево раскрутил, а тот и не вякнул на то, что я в камере курил.

Кошкин для натуральности издал протяжнейший печальный стон и, сделав мученическое лицо, приподнялся на лежаке.

– Мартин, а Мартин! Угостил бы что ли марихуаной за знакомство? Видишь, как мне больно…

– Кот, откуда у меня марихуана, меня ведь допрашивали! Даже если было бы, ты думаешь, что коп у входа разрешил бы нам курить в камере?

Вместо ответа матрос тяжело встал с койки и, пошатываясь, побрёл к двери решётки, словно вот-вот готов был умереть. Часовой в испуге отшатнулся, но, вспомнив рассказ полицейского, дежурившего раньше, за винтовку хвататься не стал.

– Что ты хочешь, моряк?

– Закурить дай!

– Пленным не положено! Иди на своё место, тебе и так плохо! Иди, не раздражай меня, моряк!

– А нас завтра повезут куда-то, а потом на Аляску отправят и допрашивать будут. Понимаешь, к чему я клоню, Томкинс?

– К чему? Ты откуда мою фамилию узнал, комми? – заинтересовался полицейский. Правильно их инструктировали, что с русскими нужно быть поосторожнее. Что-то не совсем правильное и не укладывающееся в мозги стопроцентного янки есть в их поведении.

– Я колдун, потомственный, – еле-еле прошептал Кошкин, изображая из себя «умирающего лебедя» (на самом деле фамилию полицейского он просто прочитал с бирки на кармане куртки), – так вот, Томкинс, на первом же допросе, как ты думаешь, про кого я расскажу, как про нашего связного и хорошо упрятанного агента коммунизма и верного ленинца?

– Про кого? – полицейский уже откровенно начал боятся русского умирающего наглеца.

– Про военного полицейского Томкинса, мой дорогой т-о-в-а-р-и-щ!!

Полицейского даже передёрнуло. Вот это да! Вот это он влип! Ведь запрещено по инструкции разговаривать и с пленными, и с заключенными. Зачем он ответил этому русскому, наверно, от неожиданности, услышав от пленного английскую речь.

Что же теперь делать? От этих русских одни проблемы. Хотя ведь ничего страшного с предыдущим часовым не произошло. Была не была, если что, тревожная кнопка рядом и он успеет её нажать. Да и с другой стороны, куда бежать с острова, не полные же они идиоты. Полицейский осторожно залез за пазуху, вынул пачку «Лаки Страйк» и, открыв её, протянул к решётке. Раненый матрос на удивление ловко цапнул несколько сигарет.

– Я для корешей, – сказал он по-русски полицейскому и, зажав сигарету в зубах, притиснулся к решётке, – дай мне файру, – попросил он часового.

Тот с опаской дал прикурить. Кошкин с победным видом, мирно попыхивая, вернулся на лежанку и бросил одну из сигарет Симмонсу.

– Ну что, давай забивай, друг! Ну что смотришь, как дедушка Ленин на буржуазию? Тебе подсказать, куда ты марихуанку-то припрятал? По швам-то форменки пощупай!

Симмонсу показалось, что он сходит с ума. Но откуда?! Откуда он может знать? Каким образом ему удалось запугать полицейского, да так, что он угостил пленного сигаретой.

Да чёрт с ним, все равно уже ничего обратно не вернешь, а эти «комми» до того странные ребята, что много чего можно будет рассказать, если доживёшь до старости. Марти скинул куртку и ловко выудил из шва пакетик. У Булыги округлились глаза, Томкинс у двери сделал вид, что вообще ничего не заметил. Симмонс сноровисто распотрошил «Лаки Страйк» и в мгновение ока забил сигарету марихуаной.

– Тащ каптан, кто-то что-то обещал, – ехидно протянул Кошкин и подал Симмонсу окурок, – прикуривай, а то ваш полицейский и так волком смотрит.

А Томкинсу было и впрямь не по себе. А что делать? Вызвать дежурную смену? А кто в камеру к этим русским медведям пойдёт? Вон тот, что помладше, несмотря на то, что раненный, довольно бойко лепечет на «инглише», а стонет наверняка для вида. А на великана постарше вообще страшно смотреть. А вызовешь смену, так сам же и получишь за то, что угостил пленных куревом. Если пойдёт Керри с проверкой, то дежурная смена предупредит. Поэтому будь, что будет.

В это время Кошкин мастерски затянулся, чуть закашлялся и передал сигарету с марихуаной Булыге, пытаясь показать, как надо затягиваться. Тот отмахнулся, взял сигарету, пробормотал:

– Эх, война всё спишет! А ведь сам недавно был замполитом, – ловко, со знанием дела затянулся, задержал дым в себе и выпустил ароматный клуб, передавая бычок Симмонсу.

Негр, в трансе от происходящего, принял, затянулся, выпустил дым, закашлялся, на лице расплылась довольная улыбка.

Сигарету выкурили в несколько затяжек. Томкинс, стоявший возле двери, ерзал от страха.

– Гы, Томкинс! А как ты насчёт пары затяжек с отбросами американского общества и врагами дяди Сэма? – подначил его Кошкин.

Симмонс зашёлся в хохоте и, подхватив бычок, торжественно понёс его к двери.

– Отойди, ниггер! – отпрянул полицейский от решётки.

– Да ладно тебе, я вот тут на порожке положу.

Марти аккуратно просунул руку сквозь прутья и положил тлеющий окурок на порог. Полицейский подождал, пока Симмонс отойдёт, и, видно, решившись, быстро поднял окурок и, сделав пару хороших затяжек, добил его и бросил в камеру.

– Рядовой Симмонс, сделай из бычка утопленника! – приказал Булыга и коротко хохотнул.

Марти, улыбаясь, поднял бычок и аккуратно спустил его в унитаз.

– Тащ капитан, а помните как мы двадцаточку пробежали, чтобы такой же «бекас» похоронить? – начал вспоминать Кошкин.

– А тож! Я же предупреждал, что в гальюне не курят.

– Марти, а ты в курсе, что в Советской армии солдат, пойманный за курением в неположенном месте, в составе своего взвода совершает кросс по пересечённой местности? – Кошкин под влиянием дурмана начал довольно ловко лопотать на английском.

– Зачем это, Кот? – не понял Симмонс. – Расскажи, мне же интересно, как воспитывают солдат в Советах.

– Эээй, Кот, расскажи! Стоун, прикажи ему рассказать, страшно интересно, – вдруг подал голос Томкинс из-за решётки.

– Ты смотри-ка, и этого разморило, – удивился на русском Булыга, – ну-ка, Кошара, затрави противнику военноморскую баечку, да от души!

– Я не могу раскрывать секреты непобедимости Советской армии, – начал для вида ломаться Кошкин, – но так как я очень любил читать книжки дедушки Гайдара, то, пожалуй, за банку варенья и пачку печенья все расскажу, – возвестил матрос, путая английские и русские слова.

– Эй, черномазый, ты понял, что он сказал? – переспросил Томкинс у Симмонса, ерзавшего в нетерпении в ожидании рассказа.

– Он обещал рассказать нам какой-то важный секрет, если ты угостишь его вечерним чаем и крекерами с джемом! По-моему, так!

– Ого, в принципе за военный секрет недорого, да и я сам бы, честно говоря, от чего-нибудь сладкого не отказался. Вот задача-то! Ниггер, придумай что-нибудь и мы услышим военную тайну, – нёс околесицу одурманенный Томкинс.

– У тебя же телефон есть, позвони на пищеблок. Там сейчас Джейки Краповитц должен дежурить, скажи от меня. Попроси собрать передачку на тюрягу для Марти, с вечерним чаем пусть передадут. Один хрен на смены чай готовят и сюда занесут.

– О'кей-о'кей, ниггер! У тебя, смотрю, везде братва имеется, – обрадовался Томкинс и начал названивать по телефону.

– Слышь, там на пищеблоке этот Джейки пароль требует!

– Пароль «Рыба-Меч»! – возвестил Симмонс и снова захохотал.

– Всё в порядке, процент с передачки мой, иначе прикрою эту лавочку!

– Договорились!

– Ко-о-от!! – заорали они в оба голоса, – ты обещал раскрыть нам секреты непобедимости Советов!

– Кошкин, ты истинный пропагандон! – восхитился Булыга. – Смотри как янкесы о нашей непобедимости запели! Сейчас даже пошамать притащат.

– Ну вы же меня знаете, шеф! – скокетничал Кошкин и снова испустил стон, который вызвал приступ неконтролируемого смеха у всех в камере.

– Ну так слушайте, – матрос сделал театральную паузу и начал рассказ о том, как в советской морской пехоте проходит торжественное захоронение окурка. Рассказывал – то понижая, то повышая интонацию, с паузами, вздохами, стонами и жестикуляцией. Причём довёл накал страстей до того, что на фразе «И тут несчастный окурок бросают в могилу размерами два на два метра» Симмонс в страхе подскочил с лежанки, а Томкинс начал метаться за дверью. Кошкин остановился и переспросил на русском Булыгу: