на грудь, то указательным пальцем начал легонько постукивать с тыльной стороны. Марта невольно подалась назад, но я не выпустил её руку из своего капкана. Вместо этого сдвинулся чуть вперед и заговорил с ещё большей страстью, стараясь менять интонации так, чтобы мой голос стал похож на морские волны, накатывающиеся на берег.
— С той нашей встречи прошло уже немало времени, а она перед моими глазами стоит точно также, как это было вчера, — говорил я, постукивая пальцем по руке. — Я помню всё-всё-всё, до последней секунды. И с каждым разом переживаю всё по новой.
— Что? — спросила Марта постепенно входя в прострацию.
— Я помню твои губы, помню твои глаза. Чувствуешь, как бьется сердце? Оно так стучит из-за тебя. И теперь... Спать!
Я резко дернул руку женщины вниз, заставляя мозг Марты перейти от состояния расслабленности в состояние напряжения. Этот переход вкупе с противоположной командой и гипнотическим воздействием выдал совершенно противоположный результат, вследствие чего Марта расслабилась, а её голова безвольно упала на грудь.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Марта Гольфман, — ответила женщина чуть слышно.
— На кого ты работаешь?
— На Ульриха де Мезьера.
— Что с нами будет?
— Вас принесут в жертву на инициации.
— Зачем ты пришла?
— Узнать об организации которой ты служишь.
— Кто тебя послал?
— Ульрих де Мезьер.
— На тебе есть микрофон или другая послушка?
— Нет, я должна взять тебя на доверие.
— Сколько у нас ещё есть времени.
— Ещё две минуты.
— Что будет дальше?
— За мной придут и я должна буду обо всём рассказать де Мезьеру.
— Слушай и запоминай. Ты так ничего и не добилась от меня. Я чист и прозрачен. Так ты и скажешь Ульриху де Мезьеру. Никаких следов организации, ничего. Обычный советский солдат, который ещё и напуган. После доклада ты отправишься к церкви Святой Марии Магдалены, найдешь старика... — я быстро проговорил опознавательные черты Зинчукова. — Расскажешь ему про меня и моё местоположение. Он должен как можно быстрее прийти на выручку. Когда я досчитаю до трех ты проснёшься и будешь считать, что я тебе всё также продолжал признаваться в любви. Раз! Ты чувствуешь себя прежней. Два! Твоё тело напрягается. Три! — я перешел на прежнюю болтовню. –И теперь я вряд ли снова смогу ощутить спокойствие, когда ты забрала моё сердце. Марта, скажи, ты же сможешь нам помочь? Сможешь нас спасти?
Марта очнулась. Она посмотрела на меня, перевела взгляд на Геннадия Дорина. Вздохнула.
— Борис, я не в силах чего-либо сделать. Если ты не признаешься, то тебя не помилуют.
— Но мне не в чем признаваться, — я сделал плаксивое лицо. — Марта, я знаю, ты хорошая, ты сможешь нам помочь. Ты можешь обратиться к нашим на аэродром. Пожалуйста, прошу тебя, пожалуйста!
В этот момент в замке повернулся ключ. Марта оглянулась на дверь и выдернула руку из моих пальцев:
— Я... Я зашла попрощаться. Прощай, Борис, ты был... Прощай.
Она пошла к двери, но на несколько секунд замешкалась возле неё, как будто ждала, что я её окликну. Я же сел и обхватил голову руками, изображая отчаяние. Даже чуточку подвыл, чтобы она прочувствовала глубину моего горя. Марта вышла.
Ключ в замке снова повернулся и всё стихло. Ко мне подобрался Геннадий, тронул за плечо:
— Борь, это что сейчас было? Что случилось с той дамочкой? О чем вы разговаривали?
— Это шанс на наше спасение, Геннадий, — проговорил я. — Если не получится, то хотя бы стоило попытаться.
— А вот чего она так голову повесила? Борь, это гипноз был? А это... Охрану так можешь?
— Охрану не могу, — признался я. — Они на меня не смотрят и вообще стараются не встречаться глазами. Ещё и на разговоры не ведутся. Даже если попытаюсь, то... В общем, лучше не пытаться, чтобы не сделать хуже.
— А меня так можешь?
— А тебя зачем? — непонимающе уставился я на него.
— Да чтобы не страшно было. Чтобы эти сволочи не услышали моих криков. Чтобы видели, как помирает настоящий коммунист! — Геннадий схватил меня за руку.
У меня в голове промелькнула интересная мысль.
— Знаешь, можно попытаться, — кивнул я в ответ. — Мы оба примем смерть достойно. Эта нацистская сволочь увидит, как умирают настоящие воины.
Через день под вечер на лесопилке началась движуха. Стоило только весенним сумеркам упасть на землю, как ворота пришли в движение. Они запускали каких-то людей, шедших в основном под капюшонами в длинных плащах. Лиц под капюшонами не видно, и эти люди шли за провожатыми в направлении главного здания.
— Похоже, что сегодня и начнется, — проговорил Дорин, когда я в очередной раз подозвал его к окну и показал на четверку людей.
Эта четверка была особенна тем, что среди них везли по растаявшей земле человека в инвалидной коляске. Почему-то при приближении этой группы даже собаки лаять перестали. Хотя, до этого честно отрабатывали свой хлеб и обгавкивали каждую приходящую группу. А вот поди же ты — как будто пасти позакрывали и перевязали тряпочками.
— Да уж, скорее всего ночью будет весело, — хмыкнул я в ответ.
Сказал вроде весело, а вот в груди заныл червячок страха: «Что же будет? Это конец? Может, получится выбраться?»
Это только в фильмах бывают люди без страха и упрека. На самом же деле страх есть у всех. Без этого чувства человечество просто не выжило бы. Если бы люди не боялись диких животных, то не прятались бы в пещерах, а смело шли на клыки и когти. Не скрывались бы в окопах от танков и шальных пуль, а бежали бы наматываться на гусеницы и подставлять грудь под злые кусочки свинца.
Да, это чувство можно заглушить, но избавиться от него невозможно…
И если его недостаточно заглушить, то страх завладеет телом, скует члены и превратит человека в подобие лисицы, выскочившей ночью на оживленную автостраду. И человек будет смотреть, как приближается неотвратимая смерть вместо того, чтобы отпрыгнуть в сторону и сохранить себе жизнь.
Я подобием лисицы быть не хотел, да и уже приучил себя за годы службы, что смерть всегда ходит рядом — даже забирала разок с собой. Так что умирать
