Однако нынешний вечер не располагал к осмотру достопримечательностей.
В центре зала группа бородачей с помоста суетилась вокруг Розы Люксембург, которая выглядела гораздо спокойнее своих соратников.
Заметив Стэнтона, один из них подошел представиться. Красивый, но слегка облезлый мужчина: высокий лоб, темная шапка густых волос, усы, молившие об уходе. Глаза за стеклами пенсне в металлической оправе смотрели испытующе, но не зло.
– Добрый вечер, господин полицейский, – сказал он. – Меня зовут Карл Либкнехт.
Стэнтон знал это имя. Оно было знакомо всякому, изучавшему современную историю. В несостоявшемся веке из всех депутатов рейхстага только этот человек голосовал против вступления Германии в войну. А через несколько лет его и Розу Люксембург до смерти забили на берлинской улице.
– Хью Стэнтон. Только я не полицейский. Это была уловка.
– Уловка? Очень странно, – сказал Либкнехт. – Впрочем, ничего удивительного. Будь вы полицейским, это стало бы первым случаем, когда полиция за нас заступилась. По-моему, вы даже не немец.
– Нет, я англичанин. В отпуске. Просто подумал… надо помочь.
– Вот это и впрямь чрезвычайно удивительно. Ваш поступок, сэр, благороден и неоценим.
Либкнехта поддержали хор голосов и кивки седых, сильно бородатых голов.
– И очень в духе английского джентльмена, – вмешался женский голос. – Вы пришли на помощь даме в беде. – Роза Люксембург подошла и взяла Стэнтона за руки. – Наверное, я обязана вам жизнью.
Вблизи она казалась совсем маленькой – макушка на уровне груди Стэнтона. Однако несмотря на миниатюрность, в ней угадывалась масштабная личность. Волевое лицо, очень темные глаза, идеально прямой, длинный тонкий нос, гладкая кожа, полные губы. Чуть за сорок, в волосах проглядывали седые пряди, но выглядела она молодо. И как-то сразу понравилась Стэнтону.
– Я просто исполнил свой долг… э-э… мадам. – Он сам не знал, почему так сказал, просто понимал, что нужно чем-то ответить.
– Вот как? Ваш долг – спасать социалистов? Нам бы еще пару-тройку таких спасателей.
– Я полагаю, каждый должен прийти на помощь человеку в беде… И потом, я был рад помочь, поскольку… – Стэнтону вдруг захотелось об этом упомянуть, – один мой друг восхищается вами.
– Правда? Я его знаю?
– Это женщина, ирландская суфражистка. Нет, вы ее не знаете, но она считает вас очень значимой. Вот и все.
– Когда с ней увидитесь, пожалуйста, поблагодарите ее, что направила вас ко мне. Что-нибудь выпьете? Наверное, чаю, раз вы англичанин.
– У нас есть виски, – оживился Либкнехт. – Я бы не отказался от глотка.
– От виски ты никогда не откажешься, – улыбнулась Люксембург.
Несмотря на пережитое испытание, никто не унывал. Интересно. Если Стэнтон когда и задумывался о международном социалистическом движении, его лидеры представлялись весьма мрачной компанией. Наверное, они скисали, лишь придя во власть, что случается всегда и со всеми.
Стэнтон угостился стаканчиком виски. Что ни говори, для выпускника истфака это потрясающий момент: выпивать с радикальными политиками, пребывая в центре событий, быстро перераставших в крупный кризис. Возможно, он потягивает скотч вместе с будущими правителями Германии. Есть о чем рассказать Бернадетт.
Стэнтон уже твердо решил, что повидается с ней.
Импровизированный банкет проходил в маленьком зале заседаний. Никто не прислуживал. Либкнехт сноровисто наполнил стаканы и предложил тост за «человека, который спас нашу Розу».
Компания воодушевленно откликнулась здравицей, Стэнтона хлопали по спине. Однако Люксембург печально покачала головой:
– Конечно, я вам признательна, мистер Стэнтон, но, боюсь, вы лишь отсрочили казнь. В следующий раз вас не окажется рядом.
– Вы думаете, толпа вернется? – спросил Стэнтон.
– Возможно, не сегодня, но вернется определенно, – тихо ответила Роза.
– Да, я согласен, какое-то время будет неспокойно, и вам с товарищами стоит оглядываться почаще, но потом все уляжется. Я очень уважаю немецкие власти. Уверен, они восстановят порядок.
Люксембург улыбнулась, но в улыбке ее сквозили страх и печаль.
– Им не нужен порядок, мистер Стэнтон, – спокойно сказала Люксембург. – Они сами все это устроили.
Стэнтон оторопел:
– Что? Организовали нападение на вас? Я так не думаю. Я был в толпе и…
– Им не надо было ничего организовывать. Толпа сама организовалась, после того как они убили кайзера.
Невероятно. Немыслимые заговоры – симптом века интернета, когда всякий параноик мог мгновенно распространить информацию, выглядевшую достоверной. Стэнтон не раз встречал глубокомысленных идиотов, которые на полном серьезе уверяли, что принцесс убивают их бывшие мужья, дабы те не вышли за мусульман, а в президентов стреляют их собственные секретные службы. Но он никак не ожидал услышать подобный бред от Розы Люксембург, прославленного искушенного интеллектуала двадцатого столетия.
– Да полно вам. Неужели вы на самом деле считаете, что германские правящие круги убили собственного императора? Чтобы разделаться с вашей братией? Будет вам. При всем уважении, вряд ли вы столь значимы.
– Вряд ли? – переспросила Люксембург. – Боюсь, у власти иное мнение. Ладно, это неважно, время покажет. Скажу одно, сэр: его императорское величество убит не социалистом. Нашей берлинской организации уже тридцать лет. Мы знаем своих людей.
– Но всех психов вы не знаете, правда? Возможно, стрелял одиночка… сумасшедший, мнящий себя социалистом.
– А также имеющий доступ к печатному станку? Извините, но высококачественную прокламацию, которая извещает о смерти императора и призывает к революции, официально не напечатаешь. – Люксембург достала из кармана листовку Стэнтона. – Кто бы ни был автором сего произведения, оно отпечатано в подпольной типографии, а это вам не чердачная мастерская свихнувшегося одиночки. Печатные станки – большие и шумные штуковины, мистер Стэнтон.
Но не тот, на котором отпечатана листовка, подумал Стэнтон, напомнив себе, что собеседница не имеет понятия о настольных лазерных принтерах.
– Я понимаю, это невероятно и страшно, – продолжила Люксембург, – но тайно выпустить нечто подобное способны только две организации: революционеры, то есть мы, и официальная власть. Если наши типографии этого не печатали, тогда чьи?
– Может, какие-нибудь зарубежные, – попробовал возразить Стэнтон.
– Да ну? А на кой ляд это зарубежным социалистам? Анонимно убить кайзера и оставить послание, которое неизбежно подвергнет социалистов массовым жестоким гонениям. Зачем? Те, кто убил кайзера, достаточно изощрены, чтобы выпустить высококачественную прокламацию, и достаточно умелы, чтобы в густонаселенном городе обойтись одним выстрелом с дальней дистанции. В то же время их послание настолько бессмысленно и туманно, словно задумано с единственной целью – спровоцировать беспорядки.
