Он вынул пистолет.
У Стэнтона не было шансов. Парень выстрелил ему в живот.
Хью согнулся пополам и упал на колени.
– Гельмут! Он же легавый! Ты спятил, что ли? – крикнул один из шайки.
– Никакой он не легавый! Якшался с польской шлюхой. Он из этих.
– Точно, он говорил по-английски, – поддержал другой голос. – Какой легавый знает английский?
– Валим! – сказал первый голос. – Ты ему в кишки засадил. Мужик отдаст концы. Мокруха, Гельмут. Смываемся.
В глазах все качалось, но Стэнтон видел, что главарь мешкает. Готовит контрольный выстрел? Нет, рванул прочь. Топот сапог удалился и стих.
Никого. На рубашке быстро расползалось малиновое пятно. Очень скверно, что в живот. Хуже только в сердце, позвоночник и голову. Хотя не так больно.
Голова плывет, надо собраться с мыслями.
Сумеет он дойти до дома?
Нет, по дороге истечет кровью, без вариантов.
Может, вернуться к социалистам? Роза Люксембург ему вроде как задолжала.
Вариант. До здания всего сотня-другая метров, но он очень быстро теряет кровь. Любое усилие ускорит кровопотерю до критического предела.
Лучше сесть. Зажать рану и ждать помощи.
Трель свистка. Выстрел, кажется, всполошил полицию. Либо ее вызвал тот, кто услышал стрельбу.
Стэнтон вспомнил о своем пистолете. «Глок» образца 2023-го. Интересно, какие тут законы? В Берлине 1914 года требуется разрешение на личное оружие? В любом случае оно вызовет вопросы. Тем более неведомой системы и невиданного дизайна.
В большом рюкзаке еще два пистолета.
Если суждено его увидеть. Если суждено пережить эту ночь.
Вот под ногами решетка водостока. Стэнтон достал пистолет и бросил его в темный колодец.
И потерял сознание.
Вскоре его нашли полицейские. Они доставили Стэнтона в учебную клинику Берлинер-Бух, где его сразу прооперировали. Ему повезло. Пуля застряла в брюшной полости, не пробив желудок. Студент пальнул из слабенького пистолета, рассчитанного на крыс и кроликов. Жизненно важные органы не пострадали. Тем не менее рана была серьезная, потребовалось искусное хирургическое вмешательство. Пулю благополучно извлекли, но Стэнтон потерял много крови и ослаб. Иммунная система засбоила. Антибиотики еще не изобрели, и рана неизбежно загноилась.
В сумятице бредовых снов Стэнтон уловил слова врача:
– Он умирает.
Через две недели на больничной койке ему стало совсем плохо. Он лежал в беспамятстве либо бредил, пребывая на пороге смерти. В краткие минуты просветления он видел возле себя врачей и сиделок. Он понимал, что умирает, что ему колют морфий, дабы унять боль. Видимо, оттого-то разум словно накрыло туманом. Казалось, надо что-то сказать врачам. Чтобы ему кое-что принесли. Но он не мог вспомнить – что.
В один из таких мучительных моментов полуяви-полусна он открыл глаза и увидел Бернадетт Бёрдетт.
Она говорила с ним. Говорила, говорила, говорила. Голос ее был приятен, хоть он понимал, что бредит.
Она сказала, что он непременно выкарабкается…
Беспременно выкарабкаесся, чё ты.
И еще сказала, что до тех пор будет с ним разговаривать.
Его переполнила благодарность. Он знал, что плачет. Плачет во сне. Но куда подевалась Кэсси? Почему она-то не сидит у его кровати? Почему снится одна Бернадетт?
Наверное, потому, что она ужасная говорунья. Мнилось, будто она рассказывает:
– Весь это кошмар про толпу, собравшуюся линчевать Розу Люксембург, попал в британскую прессу. Ты же понимаешь, особый интерес вызвал загадочный англичанин, рослый и светловолосый, писаный красавец, который выручил Розу и поплатился за свое рыцарство, получив пулю. Только представь, милый Хью, как я навострила ушки. Ведь вся я была в мыслях о том, доведется ли вновь увидеть моего загадочного англичанина, уехавшего в Берлин. И это был именно ты! Из документов узнали твое имя и даже опубликовали твои фото. Паспортную фотографию и еще такой зернистый снимок, где ты стоишь на помосте перед штаб-квартирой СДПГ. Я глазам не поверила! Да уж, ты умеешь привлечь интерес.
Рассказ тек. Стэнтон не знал, получил его разом или частями. Казалось, он уже не в первый раз слышит чрезвычайно знакомую историю.
– Личность твою установили, но ни в Берлине, ни в Англии не нашли никаких сведений о тебе. Ну еще бы, правда? Учитывая… гм, как бы это выразиться… твою профессию. Газеты просили откликнуться всякого, кто тебя знает. Вообще-то я тебя довольно плохо знаю… ну разве что в весьма интимном ракурсе, который вряд ли помог бы тебя опознать. И потом, я думала, может, и не надо тебя опознавать, поскольку ты, скажем прямо… – голос перешел в хриплый шепот, – шпион. Я решила, лучше всего поехать и посмотреть, чем я могу помочь. Может быть, перевезти тебя на родину. Но, к сожалению, ты в неважном состоянии, Хью… они говорят, тебя нельзя транспортировать. О господи, я уже двадцать раз тебе все рассказала и сейчас начну по новой, потому что мне кажется, от моей болтовни тебе лучше…
Стэнтон не перечил. Он надеялся, что этот прелестный голос проводит его в последний путь, в конце которого он встретится с Кэсси и расскажет ей (не все, конечно) о своей ирландской подруге… Вот только надо кому-то о чем-то сказать… чтобы принесли… никак не вспомнить…
Вновь пробился голос Бернадетт. Она держала его за руку и рассказывала о Розе Люксембург:
– Нынче утром она тебя проведала. Такая смелая, ей же опасно появляться на улицах. Куча телохранителей ни на шаг от нее не отходят. Просто невероятно, что ты рассказал ей обо мне! Я чуть не сомлела, узнав, что ты обмолвился об ирландской суфражистке, поклоннице Розы! Так мило, что ты вспомнил. Да еще сказал, что спас ее ради меня. Она всерьез меня благодарила, что в трудный час ты оказался рядом. Сама Роза Люксембург! Ты не представляешь, Хью, что это для меня значит. Роза наиважнейший человек в политике, даже важнее миссис П. Она столько всего преодолела и всех нас вдохновляет…
Бернадетт стиснула ему руку – возможно, чересчур сильно для его беспомощного состояния, но неожиданно это крепкое рукопожатие помогло ему прийти в себя. Стэнтон открыл глаза и увидел ее шевелящиеся губы… восхитительно маленький рот… каштановые пряди, обрамлявшие ярко-зеленые глаза.
Как будто вновь он очутился в загребском поезде. Их первая встреча. Угостить ее коктейлем, что ли?
Нет. Возвращайся. Назад в настоящее. Громадным усилием воли он перенесся обратно в больницу. Кажется, Бернадетт не галлюцинация, она и впрямь сидит у его кровати. Вот только бы вспомнить, что он хотел ей сказать. Вспомнить, что ему нужно. Нужна какая-то вещь.
