Перед Степаном была та самая девушка из его сна, но теперь – на иконе, в образе Богородицы.
Поднявшись на ноги, он приблизился к иконе. Здесь встал на цыпочки и, дотянувшись до образа, поцеловал его в правую нижнюю часть рамки – как учили его в монастырской школе, куда ходил еще маленьким.
Поцеловал, снова перекрестился и поклонился в пояс:
– «Царица Небесная»!
Пресвятая Богородица улыбнулась. Ее нежная участливая улыбка вдохновила Степана. Он подумал о том, как после долгих невзгод и скитания пришел вот в это место, а оказалось – на свидание с красивой девушкой.
Он снова поднялся на цыпочки, еще выше, и поцеловал Царицу Небесную в ярко-алые губы.
Сладостная дрожь мелкой зыбью прошла по его телу.
– Долго ты шел сюда, капитан, – сказала Святая Дева, – я уж заждалась.
– Дорогу к тебе не знал, – разлепив запекшиеся от волнения губы, ответил Степан. – Да ведь и столько дел было…
– Знаю, знаю дела твои, – пропела Богородица Небесная. – Знаю и то, что последние дела твои лучше первых…
Она чуть помолчала, а затем улыбка снова озарила ее лицо. Шагнув вперед и чуть приподняв полы своего плаща, она вышла из иконы и, спустившись к Степану, теперь стала напротив него, лицом к лицу.
– Но имею против тебя то, – сказала она, – что ты оставил первую любовь свою.
Богородица обвила своей белоснежной рукой шею Степана и приблизила свое лицо к нему настолько, что он мог ощущать веяние небывалого аромата из ее пунцовых уст…
– Какую любовь? – спросил он, сладко обмирая от накатившего на него блаженства.
– Меня, – ответила Царица Небесная. – Забыл ли ты, как любил меня прежде? Забыл ли, как стремился ко мне всякий час? Вспомни, капитан! Вспомни, Степушка…
Она впилась в его губы поцелуем – горячим, как южное солнце, и терпким, как вкус итальянского вина. Целовала долго, так что у Степана перехватило дыхание.
– Как прийти мне к тебе, Дева Пречистая? – спросил он. – Давно уже ты зовешь меня, а я не знаю пути.
– Имеешь камень, – ответила Богородица. – Камень указывает тебе путь ко мне.
– Но у меня нет камня, – произнес растерянно капитан. – Откуда у меня камень Алатырь?
– У Лаврушки спроси, – засмеялась она и тряхнула своими длинными волосами так, что кудри взлетели на воздух. – Камень у него, но ведь это все равно что у тебя. Камень ему доверен, потому что он умеет с ним обращаться. А тебе разве можно доверить камень Алатырь? Да никогда – ты ничего в этих вещах не понимаешь.
Степан понял, что Царица Ангелов говорит о волшебном камне, который Лаврентий носит на шее. Сама она владеет большим, настоящим камнем, а у них с карельским колдуном – только маленькая часть.
– Но как мне при помощи камня найти дорогу к тебе? – сказал он.
– Ниточкой, – снова засмеялась Пресвятая Богородица. – Ниточкой. Да что в этом сложного, тут и думать нечего – Лаврушка знает. Вот только ниточку я тебе свою дам.
Она снова придвинула свое сияющее лицо, и в следующее мгновение поморский капитан перестал осознавать себя.
Очнулся он на каменном полу храма, распростертым в крестообразной позе перед иконой Пречистой Девы. Пришел в себя от того, что рядом стоял на коленях Лаврентий и брызгал ему в лицо водой из установленного возле дверей кропила.
– Вставай, вставай, – приговаривал Лаврентий. – Теперь уже все закончилось, нечего тут лежать.
Приподнявшись, Степан первым делом взглянул на икону. Святая Дева по-прежнему сидела на камне, но больше не улыбалась – глядела строго, сверху вниз. Лаврентий перехватил взгляд Степана и, встав, подошел к иконе поближе. Рассмотрел, поцокал языком.
– Старинная, – сказал он. – По всему видно, что старинная. Вон, по краям краска облупилась и вся потрескалась. Надо бы подновить. А что это у тебя за ниточка в руке зажата? Здесь подобрал?
* * *
Купленные краски оказались яркими и насыщенными – Федор, размешав их, остался очень доволен.
– Издалека будет наш парус видно, – сказал он Степану. – Надо бы еще сверху надпись сделать. Там место остается, я могу изобразить. Только что написать, капитан? Я грамоту знаю, но только ты мне скажи, какую надпись?
Видно было, что Федор все эти годы рабства тосковал по своему иконописному ремеслу. Сейчас он обрадовался возможности вновь показать свое искусство и буквально кипел от счастья. Он носился по палубе, где был разложен верхний парус фок-мачты, и примеривался, с чего начать – размечал поле, делал отметки.
Степан спустился в трюм, где Ипат с Демидом размещали в пороховой камере закупленные пушечные снаряды. Их было много – ведь по возвращении в Варяжское море они собирались вести настоящие боевые действия. То, что придумал Василий и на что подбил Степана, очень понравилось всей команде.
Пусть судьба и обстоятельства оторвали их от родины, но теперь они могут вновь принять участие в войне – помочь России одержать победу. Отчасти всеобщее воодушевление объяснялось и тем, что в каком-то смысле это было возвращением домой – в более привычные и близкие места. Варяжское море – это Ревель и Нарва, а оттуда уже и рукой подать до Руси.
Даже те, кто по разным причинам вовсе не собирался возвращаться на Русь, все равно хотели участвовать в операциях против врагов России – ведь люди все равно ощущали себя русскими.
Что же касается Ингрид, то она твердо заявила:
– Возвращаться в Або мне нет никакого смысла. Никто меня там не ждет, а стоит мне появиться на вот этом корабле, как его у меня тотчас же отнимут. По завещанию и по закону он принадлежит Хагену.
– Но теперь, когда Хагена здесь нет и он исчез вместе со своими чарами, – попробовал сказать Степан, – ты могла бы доказать, что он завладел всем имуществом преступным колдовским путем.
Но Ингрид была непреклонна – она оказалась реалисткой и трезвомыслящей девушкой.
– Пока я буду это доказывать, – сказала она, – корабль успеет сгнить, а я сгнию в абосском тюремном замке. Говорят, там очень сырые камеры. Нет, капитан Кольцо, я отправлюсь с вами.
– Ты уверена в своих словах? – на всякий случай уточнил Степан.
– Абсолютно, – улыбнулась Ингрид. – Ты – отличный капитан, и я доверяю тебе свою судьбу и свою жизнь, – сказала она и, улыбнувшись Степану, почему-то крепко взяла под руку мгновенно покрасневшего от смущения Лаврентия.
Проверив, как идет подготовка к походу, Степан заперся в крошечной каюте на носу, которую облюбовал лично для себя. Большую капитанскую каюту пришлось отдать под умирающего грека. Юноша все чаще страдал от ужасных болей и почти не приходил в себя – жар теперь терзал его постоянно.
Рядом с Дмитрием постоянно находился Марко Фоскарино. Похоже, венецианец чувствовал себя виноватым в гибели юноши – ведь это он затащил его сюда, в северное море, и тем самым косвенно стал виновником злополучного ранения.
