— Так, значит, всё попросту фикция? — глядя на телефюрера покрасневшими глазами, уточнил он. — Это телевидение выпускает законы, штампует министров, отправляет вермахт на Урал воевать со шварцкопфами, а на самом деле — ничего не существует? Мы подчиняемся пустому пространству, нами повелевает воздух, он же создаёт зарплаты, должности и прочее счастье для народа? Фантастика… Как же я раньше не догадался? В Руссланде большинству населения до такой степени плевать на власть, что, когда она исчезла, никто и не заметил. А вот пропади завтра телевидение… Всё будет по-другому.
— Безусловно, — с осторожностью улыбнулся телефюрер. — Телеканалы — истинные инкубаторы душ. Вы только представьте — что случится, если не будет телевидения? Планета погрузится в каменный век. Мы разжёвываем — как готовить, как чистить зубы, как соблазнить девушку, мы растим целые поколения: мы создаём иллюзию, мы дарим мечту. Пусть она призрачна — в чём сыр-бор? Разве кто-то, кроме шварцкопфов, недоволен нашим правлением? И кауф-хофы, и рестораны, и кинотеатры — всегда переполнены. Людям нравится такой стиль жизни — не думать о завтрашнем дне. Это куда лучше, чем холод, хлебные пайки и печки-«буржуйки» многолетней гражданской войны. Проще отключить гражданам мозг, и мы прекрасно справляемся с этой задачей. Ведь так?
Телефюрер изо всех сил старался выиграть время. Рано или поздно настоящий майор «Феникса» вернётся (если уже не вернулся), и тогда этого психа выкурят из кабинета. Как ему удалось изменить внешность? Впрочем, не имеет значения. Налицо чудовищный прокол в организации охраны, расхлябанность, разгильдяйство. Придётся уволить половину стражи. Раболепствуют, гнутся перед этими немцами, как перед хрен знает кем!
— Что случится, если не будет телевидения? — монотонно повторил фразу телефюрера Павел. — Любопытный эксперимент… давайте узнаем это прямо сейчас. Насколько я помню, именно в этом кабинете главный пульт — кнопка, отключающая все телеканалы, на случай захвата телецентра шварцкопфами. Верно? Ну, нажмите её…
Телефюрер замер, глядя на Павла расширенными зрачками, — он не сделал попытки сдвинуться с места. Павел пожал плечами, поднял ствол «браунинга» и выстрелил в потолок. На голову хозяина кабинета мукой бесшумно просыпалась белая пыль.
— Следующий выстрел будет вам в руку, — технично предупредил Павел. — Потом в ногу, в коленную чашечку. Я умею убивать так, чтобы человек мучился долго. Поверьте на слово.
…Телефюрер встал, побрёл к стенному шкафу, зажав в правой руке пульт. Он шёл так долго, как только мог, приволакивая ногу, враз постарев на двадцать лет, — словно его медлительность могла что-то изменить. Чёрный квадрат пульта мигнул огоньком — шкаф, наподобие «купе», разъехался створками. Показалась электронная панель. Приложив к сканеру глаз, а потом ладонь, телефюрер протянул палец к кнопке посреди панели.
Он колебался.
— Не вынуждайте меня, — со вздохом произнёс Павел. — Я убиваю без каких-либо душевных колебаний, но я не люблю мучить людей. Только в случае необходимости.
Дрожащий палец телефюрера ткнулся в кнопку. Павел закрыл глаза.
Вопреки ожиданиям, не случилось ничего — ни грохота, ни ядерного взрыва, ни землетрясения. Мир не раскололся пополам. Просто экраны двух плазменных телевизоров, закреплённых под потолком коричневого кабинета, внезапно померкли. Юмористическая программа захлебнулась шуткой на полуслове.
Мешком осев на пол, телефюрер поцарапал лоб о дверцу шкафа:
— Что вы сделали… вы просто не понимаете, что натворили…
— Да мне абсолютно по фиг, — ласково ответил Павел. — Это не тот момент, чтобы вдаваться в философию. Империи остался от силы день, может быть — два. И никакое телевидение её не спасёт. Всему нашему миру пришёл конец — просто потому, что…
Он хотел добавить новость, известную только ему, — но передумал.
— Зачем я так поступил… — трясся на ковре телефюрер. — Вы же всё равно меня убьёте…
— О, преклоняюсь перед вами. Тут вы ни в коей мере не ошиблись.
Обойдя телефюрера, Павел выстрелил ему в затылок. Затем, тщательно прицелившись в электронную панель, он открыл огонь сразу из двух пистолетов, уворачиваясь от пластмассовых обломков. Огоньки панели погасли — все до одного.
Телевидение умерло и не скоро вернётся к жизни.
Павел вздохнул. Впервые за много лет ему стало легко и свободно.
Разблокировав дверь, он вышел в студию. Со всех сторон уже слышался грохот кованых подошв: к кабинету спешила охрана, солдаты из зондеркоманды «Феникс».
Павел подумал, что никогда ещё не убивал немцев.
Впереди бежали двое — слишком молодые, слишком горячие. Один — рыжий, рослый, другой — тёмный, с белой кожей. Первому пуля попала в голову, он рухнул, завертевшись волчком, второму разорвала горло — солдат осел у стены, заливая её фонтанчиками крови.
— Перед казармой, у городских ворот… — замурлыкал себе под нос Павел.
Он хорошо запомнил эту песню, на всю жизнь. Её обожал напевать штурмбаннфюрер Золльман, когда, взяв цепкими пальцами за ухо, отводил его в подвал «Лебенсборна».
Опрокинув стол в студии, Локтев укрылся от пуль.
Он привык стрелять так, чтобы ни один патрон не пропадал даром. Патроны ведь стоят денег, а скупости учила вся система Третьего рейха — не выбрасывали даже стриженые волосы узников в трудовых лагерях: ими набивали спальные матрасы для ночлежек.
Снова выстрел — ещё один чужак в серо-зелёной форме, вскрикнув, рухнул ничком.
— Где фонарь, как и раньше, свет на нас прольёт…
По нему били в упор из автоматов — противник не думал об экономии. Лицо изранило осколками компьютеров, щепами от стола. Четыре или пять пуль попали Павлу в грудь и ногу, — он лишь поморщился от боли, продолжая стрелять. К его счастью, у немцев не было гранат, иначе бой закончился бы значительно раньше. Он это знал — в здание телецентра разрешалось проносить только лёгкое стрелковое оружие, даже охране.
— Будем с тобой у этих стен…
Сквозь стрельбу были слышны крики офицера, отдававшего команды, и солдат, отвечавших ему. Чужой язык. До какой степени он ему чужой — просто потрясающе. Почему это не чувствовалось раньше? Павел перезарядил последнюю обойму, уложил ещё двоих нападавших — спокойно, как в учебном тире. Что-что, а это он умел делать.
— С тобой стоять, Лили Марлен…
На полу студии в лужах крови, среди битого стекла лежали люди. Он не считал, сколько, но больше двух десятков, уж точно. Никто не стонал — раненых не было, только мертвецы. В пистолете осталась одна пуля: Павла это не беспокоило. Он выстрелил в серую тень, метнувшуюся к нему, — тело шутце повисло на краю стола, дёргаясь в конвульсиях.
