Неприятным открытием оказался его возраст. Почему-то я думал, что он моложе и у нас с ним есть еще масса времени. Ну да за неимением гербовой, пишут на простой…
Улыбаюсь ему. Отдельно от всех, глядя прямо в глаза. На миг выключаю этой зрительной связью нас с ним из общего гвалта. Показываю — на сколько рад его появлению. И получаю улыбку в ответ. Думаю, приглашение на ужин в его доме я уже заработал.
Поднимаю руку ладонью к толпе. Начинаю говорить. Опережаю пустопорожние приветственные слова местных господинчиков. Благо, хоть каравай с солью не додумались притащить…
— Благодарю вас, господа, за теплый прием. Весьма рад тем, что вы выбрали время и посетили меня в этом временном жилище…
Говорю долго и ни о чем. О Высочайшем повелении, о судьбе и долге, о Великой ответственности перед потомками и о фронтире западной цивилизации в диких краях. О бремени белого человека и о святых русских традициях. Конечно же, все это под Божьим покровительством и при прямом участии всех присутствовавших… Большинство обзавелись стеклянными глазами уже на втором предложении. Но нашлись и те, кто пытался внимательно слушать. Какой-то господин судорожно записывал речь в толстый блокнот. Наверняка — это Кузнецов, редактор Томских Губернских Ведомостей. Он что, всерьез намерен печатать этот бред? Не забыть — с ним поговорить. Программная статья в единственном в краю средстве массовой информации — хорошая идея. Но не эту же галиматью… Найдутся же умники, что еще и спорить по пунктам начнут…
— …Членов губернского Совета, господ столоначальников, господина губернского архитектора, Томского городского голову, господина редактора газеты прошу сегодня в два часа пополудни в мой кабинет…
Наталкиваюсь на испуганные глаза Фризеля. Что не так?
Менделеев что-то тихо шепчет председателю. Тот кивает, и вот уже он снова в обычном для себя состоянии пса готового принести тапочки хозяину. Замолкаю, передавая этим право голоса делегации встречающих. Слышу подобную своей лабуду. Хочется смеяться, но я держусь из последних сил. Напряженные мышцы на лице начинает сводить от усилий. Лицо окончательно каменеет.
Благодарю еще раз. Напоминаю о расширенном совещании.
Начинают уходить. Недовольных не видно. Я не показался этим туземным вершителям судеб слишком уж страшным или невменяемым. Купцы и вовсе довольны. Они уже знают о моей программе поддержки промышленности. Подходят к Артемке, суют в его потную ладошку монетки и записки для меня. Парень богатеет на глазах.
Асташев двинулся прямо ко мне. Едва справился с одеревеневшим лицом. Чтоб улыбнуться нужно мышцы расслабить…
— Завидный спичь, Ваше превосходительство, — слегка кланяется седой золотопромышленник. — Публика осталась довольной.
Сарказм? Господи! Скажите, это сарказм? Я не ослышался?
— Что-то же нужно было сказать множеству незнакомых людей, Иван Дмитриевич, — дергаю плечом я. — Пришлось расстараться. С людьми Дела я по-другому говорю.
— Как вы изволили выразиться? С людьми Дела? Герман Густавович — вы позволите?
Киваю. Почему бы и не позволить называть ему меня по-простому? Он старше в два раза, да и в столице весит побольше меня.
— Это вы, Герман Густавович, замечательное слово изобрели. Точнейшее, знаете ли, слово. «люди Дела»! Именно что! Вы, господин губернатор, интереснейшая личность. Чем больше слышу о ваших деяниях, тем более тешу себя надеждами на… некую встряску нашему замшелому болоту…
У Асташева обнаружилась совершенно Ленинская картавость. Вкупе с могучим, Марксовским лбом. Я так и ждал, что он откинет полу сюртука и заправит большие пальцы за проймы жилетки. Или рукой с зажатой в кулаке кепкой начнет размахивать. Не дождался. Барон помешал.
— Вы позволите, Ваше превосходительство?
— Минуту, барон, — рыкнул я. — Вы не видите? Мы разговариваем.
— Не стану вас отвлекать, — сразу отреагировал мой собеседник. — Не откажите мне в любезности, Герман Густавович, отужинать в моем доме.
— Непременно буду, Иван Дмитриевич. В котором часу прибыть?
Договорились на семь вечера. Хотелось еще поговорить с этим незаурядным, водившим дружбу с Бенкердорфом и Адлербергом, человеком. Гера подсказал, что и в доме друга Лерхе-старшего, военного интенданта Якобсона, Асташева принимали с радостью.
Снова подошел полицмейстер. Что-то мямлил о радости нечаянной встречи и о нежнейшем ко мне отношении. В общем, усиленно портил мне настроение. Надоело быстро. Прямо спросил — чего он от меня хочет. Тот замялся, порозовел и выдал предложение не считать беглого Караваева преступником. А уж он, барон, в долгу не останется.
— Послушайте, Александр Адольфович и боле к этой теме возвращаться не станем! Ваш шурин, этот Караваев, организовал покушение на государственного чиновника. При попытке задержания — стрелял из пистоля в полицейского. Долгое время его банда грабила купеческие караваны. Не заставляйте меня думать, что покушение было совершено с вашего одобрения! Или вы покровительствуете грабителям?
— Нет, но…
— Не хотите ли еще раз подумать, прежде чем настаивать? Вы сейчас до почетной пенсии договориться можете…
— Что?! — лицо полицмейстера покраснело совершенно уже до помидорного цвета. Высокий, стойкой воротник вдруг стал ему тесен.
— К отставке, спрашиваю, готовы? Выслуга лет и все такое? На губернскую пенсию даже не рассчитывайте.
— Вы даете мне отставку, Ваше превосходительство?
— А вы настаиваете на невиновности господина Караваева?
— Нет, я…
— Так нет или да?
— Никак нет.
— Отлично, господин полицмейстер. Вот и отлично. Завтра в десять утра будьте в моем кабинете, в присутственном месте. И прихватите с собой майора Суходольского. Вам обоим будет дано поручение.
— Кабинете? Ваше превосходительство?
— Что-то не так?
— У Александра Дмитриевича Озерского, господин губернатор, не было кабинета в здании губернского правления. Его превосходительство принимал страждущих у себя на дому.
Ах, вот в чем дело! То-то тараканы так засуетились.
— Я не сомневаюсь в организаторских талантах своих подчиненных. Думаю уже к двум пополудни у меня кабинет все-таки будет.
— Несомненно, Ваше превосходительство. Конечно, Ваше превосходительство. Завтра, в десять.
— Можете быть свободным. И, вон тот человек с блокнотом, это кажется Кузнецов? Отправьте его ко мне. Идите, барон.
Подошел редактор неофициального приложения к «Ведомостям». Что-то начал говорить о всяких там радостях встреч и преисполненных надеждами кого-то там. Я уже успел прочесть несколько его работ, потому вымучено улыбался и молчал, пока он не запутался в нагромождаемых словах. Что могу сказать? Интеллигент. Причем в самой удивительной его модификации — русской. Это которые всегда пишут лучше, чем говорят. Именно это я ему и заявил. Чем вызвал румянец смущения и благодарный взгляд. Блин, опять забыл — в каком времени нахожусь. Здесь все еще всерьез полагают, что интеллигент — это от слова интеллект, а не просто эдакое замысловатое ругательство для кухонных реформаторов. Выходит — я ему еще и польстил.
