нашлось. И Рожественскому явственно намекали в телеграммах — «раз ты сам заварил эту кашу, то теперь сам ее расхлебывай, полной ложкой» — вот в чем был смысл всех ответных посланий, переданных по телеграфу через тысячи верст расстояния, или присланных в запечатанных пакетах на быстроходных почтовых суднах. И что тут делать прикажите?!
Зиновий Петрович потребовал спешного усиления, понимая, что такового не будет, не гнать же «гниль» с Балтийского моря. Попытка прикупить в Чили и Аргентине сражу шесть хороших броненосных крейсеров, предпринятая адмиралом Авеланом с треском провалилась, как и все дела, за которые брался управляющий Морским ведомством.
На Мадагаскаре он отчаянно ожидал транспорт «Иртыш» со вторым боекомплектом для эскадры, чтобы провести столь необходимые учебные стрельбы и натаскать комендоров и артиллерийских офицеров. Судно пришло, но в трюмах оказался уголь и многие тысячи сапог. Выяснилось, что снаряды решили отправить во Владивосток эшелонами, и когда эскадра прибудет туда, то сможет там, в стрельбе и потренироваться. Найти виновника в столь страшном деянии не удалось, что наводило на мысль о предательстве и откровенном саботаже. И на то был еще один сигнал — ему на смену назначили Бирилева, но тот прибудет во Владивосток, и там будет ожидать прихода 2-й Тихоокеанской эскадры.
А подкрепление отправили, как тут не отправить подмогу, ведь кто тогда будет виноват?!
Даже под шпицем Адмиралтейства понимали, что наличных сил откровенно мало, и нужно как то усиливать эскадру. Отправили еще один отрядец, громко поименованный в разговорах 3-й Тихоокеанской эскадрой. Во главе поставили начальника черноморского учебного артиллерийского отряда старого контр-адмирала Небогатова — «хуторянина», как его сразу стал называть Рожественский после первой встречи. Причем не от «хутора», а от сочетания первых двух букв, которые являются основой многих флотских ругательств. Никчемный человечек, которому место не на военном флоте, а в богадельне, «толстовец» — но другие адмиралы, видимо, от должности командующего такой «эскадры» открещивались руками и ногами. А этому деваться просто некуда — сказали, вот и полез в «начальники».
Собрали в 3-ю Тихоокеанскую эскадру, а так ее именовали часто, но неофициально, все остатки, что могли выйти в море и проделать дальний переход на многие тысячи миль. И состоит «оное усиление» из трех маленьких броненосцев береговой обороны, относительно еще не старых, но с совершенно «убитыми» орудиями главного калибра — ведь эти посудины входили в учебно-артиллерийский отряд. К ним добавили броненосец — балтийский «таран» ничтожной ценности, утыканный старыми пушками, что стреляли на дымном порохе. Лишь дряхлый броненосный фрегат «Владимир Мономах» успели перевооружить новыми 152 мм и 120 мм пушками, но тот со своими 14-ю узлами является не броненосным крейсером, а скорее большой плавучей мишенью для японских орудий.
— С кем воевать прикажите?! С кем?!
Рожественский отчаянно взвыл, ожесточенно растирая ладонью красные, как у кролика глаза. Сон не шел, нужно вести эскадру в сражение, но нельзя — ждет впереди только смерть. Но отказаться выполнить царское повеление еще страшнее, хотя государь-император явно не понимает сложившейся ситуации. Ведь поставил совершенно нереальную задачу, трудно реализуемую даже объединенной с «порт-артурцами» эскадрой — не прорваться во Владивосток, а «овладеть Японским морем»!
— Им хорошо повеления отправлять, не самим ведь на самоубийство идти, — прорычал Рожественский с нескрываемой злостью, зная, что его не подслушают. Будь здоров Фелькерзам, он бы перевалил на него все обязанности, а сам бы перебрался на госпитальное судно «Орел», попав в нежные объятия, в кольце которых можно хоть немного забыться…
— А теперь мне самому идти, скоро «шлюпбалка сломается», — Рожественский усилием отогнал от себя неосуществимые уже мечтания. В эту секунду он ненавидел Фелькерзама, что собственной смертью отнимает и у него право на спокойную жизнь, и с нескрываемой ненавистью в задрожавшем голосе произнес. Выплюнув с желчью слова:
— «Мешок с навозом»!
— Ваше высокоблагородие! Их превосходительство просят прийти ваше высокоблагородие к ним в салон!
От услышанных слов вахтенного матроса капитан 1-го ранга впал в ступор — чего-чего, но такого он никак не ожидал. Возникшую на секунду мысль о розыгрыше, этих невинных, а порой и злых забавах времен мичманской юности, он отмел сразу — тут даже адмиралы не станут так шутить. А для подчиненных это страшнее самоубийства.
Да, нижние чины могут напакостить, как это было на Мадагаскаре, когда подрезали тали у катера, но так и наказали их примерно, во устрашение и для назидания. Всех, на кого указали унтер-офицеры как на предполагаемых виновников, немедленно отправили под суд, потом у них одна дорога — в арестантские роты. Прибывший на борт «Осляби» вице-адмирал Рожественский площадной бранью покрыл всю команду в три «загиба», пообещав, что в следующий раз, если он будет, то на палубе постелют брезент, чтобы кровь не впиталась в доски, и виновников тут же расстреляют на глазах построенной команды. И команда мгновенно осознала, что с ней не шутят, да и сам Бэр поверил в угрозу, настолько она была явственной.
И вот теперь явился новый «шутник» или безумец?! Может, тронулся умишком матрос, вон как глазенки выпучил?!
— Ты что сказал, тля?! Не слышу, сучий потрох?! Душу выну!
На ходовом мостике все окаменели — рулевые и сигнальщики превратились в мраморные изваяния. Младший штурманский офицер замер, словно в предрассветных сумерках Горгону Медузу узрел на кормовом флагштоке идущего впереди «Орла». Только поднявшийся на мостик старший офицер Похвиснев, тихонько доложивший Бэру, что оцинкованный гроб для усопшего адмирала готов, раскрыл рот от удивления.
— Их превосходительство настоятельно просят прийти ваше высокоблагородие к ним в салон! Они в кресле сидят, по форме одетые и отчего-то дюже хмурые, гневаются!
Матрос смотрел испуганным взглядом кролика, что готовиться попасть в пасть удава. И Бэр опомнился, отпустил форменку, а то вцепившиеся пальцы могли порвать ткань запросто. И впал в сомнение — может быть, ему все привиделось, и эти лекари, тупицы, не отличили спящего человека от мертвого, и, как говорят, «погнали волну»?!
Бросив взгляд на «старшого», Владимир Иосифович увидел, как того тоже обуревают эмоции и подозрения — побледневшее лицо за секунду побагровело перезревшим помидором.
— Веди, — только и сказал Бэр, толкнув матроса — решив, что если тот обезумел, то его в адмиральском проходе свяжут и посадят в «канатный ящик». Подобных случаев на эскадре хватало — от невыносимых тягот службы многие умирали, хватало и тех, кто сходил с ума.
— Шагай впереди, тля! Давид Борисович, следуйте за мной!
С мостика он спустился чуть ли не мгновенно, словно во времена лейтенантской молодости. Все приказы на флоте
