изрядно… Сын растет, хоть и нечаянный. А уж вражья я схоронил… Целое кладбище.
Хотя вчерашние двое, помноженные на ноль, все же не справедливый размен — за смерть хорошего человека, вроде егеря в Вискулях, надо выпиливать десятки негодяев. Чтобы всё было по-честному.
«Ничего, выпилим», — подумалось мне.
О том, что я обрел некогда утерянное оружие, незримое, но весьма действенное, никому не догадаться. А подсказок не будет.
Пускай чешут маковки, гадая, куда это запропали губастый с дрисливым! Неизвестность пугает сильнее явной опасности.
Поприседав, я отжался раз тридцать, лишь бы согреться, и подумал, что мои тренировки вполне могли растормозить подкорку — и вернуть навык сверхскорости. В самом деле, «пустая рука» развивают быструю силу и реакцию, мышцы со связками делаются крепче…
Моя ситуация смахивает на восстановление человека, обездвиженного инсультом. Будешь упорно заниматься — встанешь и пойдешь!
— Эй! — раздался грубый голос, и зажегся фонарь, обжигая светом. — Три шага назад!
Моргая и морщась, я исполнил приказ. Грюкнул засов, и в камеру просунулся дюжий боевик. Мрачно глянув на меня, он выставил бутылку минералки и пакет хлебцев.
— Жри! — буркнул он.
Напарник, переминавшийся в коридоре, опустил автомат, выпуская «кухаря».
— Дзекую, — вежливо поблагодарил я.
Автоматчик пристально глянул на меня, и отвел глаза. Брякнул засов.
«Интереснейшее племя — ляхи, — размышлял я, хрустя хлебцем, — лилипуты с самомнением великанов. И уроки не учат! Сколько раз чванливая шляхта с имперскими замашками выводила из себя соседей? Трижды делили Польшу, а пшеки никак не уймутся! Какой-то у них комплекс национальной неполноценности… „Польска од можа до можа“! Да не просто от Балтийского до Черного, а и до Адриатики, чтоб и Румынию хапнуть, и Югославию с Чехословакией! И Белоруссию им подай, и Прибалтику, и даже Финляндию. А не сбылось, не стала Варшава столицей великой державы — и страдает „Гиена Европы“, мается неуемной гордыней…»
Позавтракав, я ополовинил бутылку нарзана. В сознании бродили яркие воспоминания о жареных колбасках… Но облизываться позже будем.
Бледно-розовый луч зари высветил свод коридора, и тут же, словно дождавшись сигнала о восходе солнца, послышались торопливые шаги.
Томаш Платек пришатнулся к решетке, расплываясь в откровенно людоедской улыбке. В руке он сжимал АКМ, еще один автомат висел за спиной. Да пара «рожков» за поясом…
Что-то грядет?
— Миха! — торопливо заговорил Томек, оглядываясь. — Катер показался, с «гостями»! Я их встречу салютом! — он качнул «калашом». — Станет очень шумно…
— …И мы, в суматохе… — я жестом изобразил зигзаг.
— Да! — выдохнул поляк. — Больше ничем не помогу!
— Дзекую! — ухмыльнулся я. — Удачи!
Мы крепко пожали руки через решетку, и Платек широко пошагал вон.
«Надо закругляться. Погостили, и будя…» — мелькнуло в голове.
Минуты не прошло, как боевики забегали, наводя суету. Пропыхтел вразвалочку давешний «кухарь», закидывая «Калашников» на жирное плечо. Гомон голосов наплывал снаружи волнами, и вот на них наложился рокот мощного мотора.
«Пора!»
Я резво вынул прут, бочком выскальзывая в коридор. Пробежался на носочках, сдергивая засовы — и слыша, как радостно голосят наверху.
— Ромуальдыч! — окликнул тихонько. — Федорыч!
— Етта… Строимся! Хе-хе…
Первыми в дверцу просунулись Корнеев с Кивриным, помятые и растрепанные. Следом, кряхтя, вылез Вайткус с «калашом», болтавшимся на шее.
— Что за шум, а драки нет? — вытолкнул он, кивая на выход.
— Щас будет, — по моим губам зазмеилась нехорошая улыбка.
Показался осунувшийся Машеров, за ним маячил Чесноков со «Стечкиным» в опущенной руке.
— Подвел я вас, ребята… — заохал генсек.
— Не говорите ерунды, Петр Миронович, — неожиданно высказался Киврин. Володька хотел развить тему, но ему помешали — по ступенькам, пригибая голову, ссыпался Малютка Гжесь.
— Не стрелять! — выдохнул я, бросаясь навстречу старшаку.
Командир мобгруппы, оживленный, весь на позитиве, не сразу сообразил, что происходит. Лишь долю секунды спустя до него дошло — морда покраснела, кривясь от напряга и гнева, толстые пальцы суматошно лапали кобуру, но я уже был рядом, с разгона всекая кулак в солнечное сплетение.
Вислое брюхо не ослабило удар — жировые складки с кишками сотряслись, плющась и лопаясь, и я тут же саданул по печени, уже не кулаком, а сводя пальцы в «остриё копья».
Плотная ткань комбеза и трепещущая кожа разлезлись, как сырые промокашки. Содрогаясь от гадливости, я выдернул ладонь из красно-сизого месива, а Гжегож сполз по стене и завалился набок, мерзко чвакая развороченным нутром.
— Готов! — выдохнул майор.
До чего ж не хотелось демонстрировать свои умения, если бы только кто-нибудь знал! Ну, а как еще?
— Здоровски! — слабо выдохнул Корнеев, и сглотнул, бледнея впрозелень.
Ромуальдыч с Федорычем, не сговариваясь, вытянули большие пальцы: люкс!
— Да ну вас, — буркнул я, кривясь. Кое-как обтер руку, и, не сдерживая злости, выдернул «калаш», придавленный грузной тушей.
Снаружи радостно взревели — и тут же затарахтел автомат.
«Время, время!»
Я стартовал по лестнице вверх, и замер, вжимаясь в холодную кирпичную стену. Картина маслом.
У дощатого причала покачивался большой белый катер. На мостках растянулся мужичок в костюме, простроченный короткой очередью, а по берегу метались обе стороны, принимающая и прибывающая, в одинаковом камуфляже.
Томаш напомнил мне Шварценеггера в фильме «Командо» — он шагал спокойно и невозмутимо, в полный рост, стреляя с обеих рук. АКМ злобно тряслись, распуская веера пуль, а Платек лишь ловко менял магазины. Щелк! — пустой долой. Щелк! — полный на место.
— Етта… Бьем по флангам!
Я метнулся к валуну, затянутому мхом, и открыл огонь по левому краю. Трое упало, но пули нашли лишь одного, а парочка залегла, отстреливаясь.
Ромуальдыч бил справа, гвоздя неприятеля экономными очередями. Злобно рявкал «Стечкин», минусуя автоматчиков. Корнеев, пластаясь, едва не падая в наклоне, добежал до ближайшего мертвяка. Отнял у того «калаш», и пальнул одиночным. Замешкался, но допёр-таки, перевел с «ОД» на «АВ» — и застрочил, скалясь от напряга.
Боевики метались недолго. Разобравшись, что в тылу — бывшие заложники, они перенесли огонь на нас, паля из доброго десятка стволов.
Я скорчился за валуном, сильно щурясь — пули щелкали по камню, и отлетали рикошетом с противным зуденьем, а выбитые крошки гранита чиркали, как мелкие осколки. Окриветь — нечего делать…
Пластаясь, я выглянул, касаясь щекой песка — и очень удивился. В суматохе перестрелки никто не смотрел за спину, в сторону озера. А там творились странные дела — из камышовых зарослей, из проток, разрубавших перешеек, вылетали надувные «Зодиаки», глиссируя на мелкой волне, и с ходу выбрасывались на узкий пляжик.
Бойцы в темно-синей форме и в касках с прозрачными забралами лихо спрыгивали на песок, тут же пуская в ход пистолет-пулеметы «РАК».
— Зомоле! — проверещал кто-то.
— Сдаемся! Поддавач ще!
Бесполезно — высадившиеся патронов не жалели.
— Бросить оружие! — зарявкал мегафон, бряцая жестяным призвуком. — Работает ЗОМО!
«Бьющий отряд партии», грюкая черными ботинками-скутерами, живо разбежался по острову. Отыскав выживших боевиков, их тут же прикончили, а десяток «зомовцев» окружил нас.
Честно говоря,
