Ляхов снова весело рассмеялся и даже, в полноте чувств, хлопнул Шлимана по плечу. И тут же испугался: а вдруг рука пройдет сквозь воздух или, напротив, завязнет, как в жидкой глине в этой имитации человеческого тела. Но нет, плечо еврейского капитана было в меру твердым и даже, пожалуй, теплым.
– Хватит, Вадим, – очевидно, или этот жест, или предыдущие слова чем-то капитана задели.
Ляхову хотелось думать, что именно тем, что он не поддался неизвестно кем запланированному сценарию, а начал разыгрывать собственный. И реплики пошли не «в ту степь».
– Давайте пока закончим все это. Завтра, если вам удастся отплыть, я провожу вас. И попытаюсь заняться созданием здесь хоть какой-то общности из тех, кто на это способен. Если нет и идея солипсизма[72] верна – говорить вообще не о чем.
– Могу только согласиться с вами, коллега. Пусть мы и учились в разных учебных заведениях, но основы философского видения мира у нас почти одинаковы.
«Нет, что-то здесь на самом деле неправильно, – заставил Вадим работать ту часть мозга, которая оставалась у него трезвой всегда (не только в смысле буквальном, в процессе и после жестокой офицерской пьянки, а и в отношениях с женщинами, когда многие теряют голову абсолютно, и за карточным столом), – я так себя вести не должен. Я болтаю, я его провоцирую, я чуть не выдал главное, что пока дает мне шанс владеть обстановкой. Надо взять себя в руки, оборвать разговор и уйти, пока Шлиман или его кукловоды не опомнились».
– Да, конечно, Миша, тем более что я ведь уже совершенно пьян. Разговариваю с вами исключительно на автопилоте… – все это он выговорил, заставив свой язык стать косным и непослушным. – А где собираетесь спать вы? Или…
– Совершенно правильно, или… Спокойной ночи, Вадим.
– Взаимно, Микаэль… – Ляхов сделал несколько шагов по темной аллее, и вдруг его осенила очередная неожиданная идея.
– Подождите, Шлиман! Еще один вопрос, совсем уже последний. На сегодня… – существенная поправка, ибо жизнь приучила Ляхова с осторожностью употреблять столь опасное определение.
– Вы, с вашими экстрасенсорными способностями, общаясь со мной и с моими друзьями, ничего такого… не заметили?
– В каком, простите, смысле?
– Да в любом. Просто – вы воспринимаете нас, «живых», не совсем так, как подобных вам существ. Так вот, в ваших глазах и прочих органах чувств мы выглядим для вас совершенно одинаково или есть какие-то индивидуальные отличия? Я не о внешности говорю и не свойствах характера…
Шлиман, кажется, понял, о чем говорит Вадим. И взглянул на него с каким-то новым интересом.
Маскируя охватившее его волнение, Ляхов снова закурил.
– Что же, вопрос вы задали интересный. Не знаю даже, имею ли я право на него отвечать?
– Неужели я задел какие-то этические принципы? Они уже сформировались в вашем мире? Или существуют априорно, как данность?
– Нет, не в этом смысле, я за вас опасаюсь…
– А вот этого не стоит. Каждый отвечает за себя. И если я вас спросил, значит, кое о чем догадываюсь, ведь так? Мне просто нужно избавиться от сомнений. Согласитесь, сомнения и взаимная подозрительность в наших условиях куда опаснее, чем достоверное знание…
– Вам виднее. Если просите – отвечу. Ваша Татьяна… В ней ощущается несколько иная сущность, чем в вас, Майе, в остальных. Нет-нет, она не из «наших»! Вы ведь пришли сюда все вместе? Или?..
– Разумеется, вместе, и там знали друг друга довольно давно.
– Ну вот. И тем не менее что-то в ней не совсем так. Какой-то особенный фон, я бы так выразился. Знаете, вроде наведенной радиации… Нет, точнее не могу объяснить. Она, разумеется, живой человек, но как бы несет на себе печать, запах, ауру потусторонности… Извините, ничем больше не могу вам быть полезным.
И словно специально, чтобы подчеркнуть окончательность его слов, с неба тут же хлынул дождь. Хотя уже давно из окружавшего гостиницу сада наплывали волны тумана. Но в России такой туман мог перейти в нечто мелкое, нудное, моросящее и в то же время романтически приятное. Здесь же все-таки субтропики. И тучи над головой словно распороли штыком, и все, что там копилось, обрушилось на землю сразу. С кромки крыши полило так, что мгновенно между Ляховым и Шлиманом образовалась тонкая стеклянная стена. А уж водосточные трубы заиграли на все лады, словно органные. Зависимо от их толщины и материала.
В эту, подсвеченную фонарями, шелестящую и хлещущую своими прутьями водяную муть и ушел капитан Шлиман, отнюдь не горбясь и не ускоряя шага.
В голове у Вадима, разумеется, пошумливало, но совсем слегка. Выпил-то он всего ничего. А то, что часто прикладывался, так старая ведь шутка – запрокидываешь голову, пьешь, жадно глотая, аж по подбородку и за воротник течет, бывало, но при этом языком затыкаешь тонкое горлышко фляжки, и в рот не попадает практически ничего.
В строгом соответствии со сказочной формулой.
То есть суть всей этой его игры, пусть примитивной, пусть наивной, в абсурдной и супермистической ситуации сводилась только к одному. При том, что выбор происходит из трех посылок. (Смешно – опять из трех. Все, всегда, в любой культуре – из трех.)
Если он обычен, нормален и попал в странную, но все же каким-то краем реалистическую ситуацию, его действия имеют смысл и способны привести к победе. Нет, пусть не к победе, пусть к тактическому выигрышу, и то хлеб. Если же он нормален, но ситуация на самом деле сказочная, мистическая или даже соответствует некоей материалистической, но иной реальности – и не с нашими слабыми понятиями в этой сфере вращаться, что ж, пусть будет так. Не выиграем, так хоть поиграемся.
И последнее. Предположим на минутку, что он в текущем моменте все-таки ненормален. То есть – напал на него реактивный психоз. Именно реактивный, поскольку органических поражений психики еще позавчера у него не было. Как врач, а также офицер, прошедший полную диспансеризацию и признанный абсолютно здоровым, он был в этом уверен.
Что можно предпринять в таком варианте? Пойти к ребятам в баню. Не заходя в парилку – под душ. Сначала холодный, до дрожи в коленках и гусиной кожи, потом горячий, почти кипяток. И так раз пять. После этого – в сауну, в стоградусный жар, оттуда – в бассейн.
Варварская гимнастика нервов и сосудов, сбивающая любые посторонние комплексы. Доползти из последних сил до прохладного предбанника, растереться махровым полотенцем, долго-долго смотреть в глаза своему отражению в зеркале и при этом отчетливо артикулировать некоторые, известные только посвященным формулы.
Тут или забьешься в припадке, или окончательно убедишься, что с тобой все в норме. Как Вадим и предполагал изначально, эксперимент подтвердил его полную адекватность. По крайней мере – себе самому, очутившемуся в непростой ситуации. Ну а если загробная жизнь и в самом деле такова, то ни удивляться, ни жаловаться нет резона.
