Допрошенный оплошавший городовой, пропустивший пьяного как сапожник отставного брандмейстера к памятнику, только руками разводил:'А я думал, мужик с полным ведром… хорошая примета…'
А потом выпускники Александровских мореходных классов, кончившие курс наук, и по сему случаю 'удостаиваемые в кондукторы корпуса флотских штурманов', ежегодно в ночь после выпуска на него тельняшку одевать стали… и нет чтобы новенькую - обязательно и старую, и рваную!
Потому как выпускники должны были еще два года отплавать на кораблях, и только после этого (со сдачей дополнительных экзаменов по теории и практике) получали наконец чин прапорщика по адмиралтейству… а до того числились в нижних чинах, 'чёрной костью' - и каждый гардемаринишка мог им свободно 'Ты-кать'…хотя изучались в классах Закон Божий, арифметика с алгеброй, геометрия (плоская и сферическая), навигация, астрономия, геодезия и география, физика, механика, артиллерия, история (русская и всеобщая), русский язык и чистописание, английский язык, рисование, черчение и корабельная архитектура. На лето старшие кадеты отправлялись на корабли Сибирской флотилии для практических занятий, а младшие оставались на казарменном положении при училище (напомню, что училище это было военным, хотя готовило штурманов на торговые суда) - "практические же занятия состояли в следующем: править рулем, бросать лаг, брать пеленг и углы, вести шканочный журнал, прокладывать на карте, делать астрономические наблюдения, вычислять широту, долготу и склонения компаса; также производить: топографическую съемку, морскую опись и промер, снимать виды берегов и составлять исторические журналы." Не каждый, далеко не каждый выпускник Морского Корпуса такими знаниями, а особливо - умениями, мог обладать…
В Морском Корпусе на бронзового Нахимова гардемарины-выпускники, поименованные в мичмана, тоже тельняшку одевали - и кадеты не могли это не знать! И не могли не знать- что ТАМ - тельняшка была новая, чистенькая…
Всё теперь понятно? А Невельскому -то от этого не легче…
А сейчас- посередь зимы- выпуска не предвиделось… а на памятник какой-то супостат опять покусился!
На этот раз- он платочек бабий нацепил… и губы кармином накрасил…
'Вот, извольте…беленький, и даже с вышивкой- бабочка над цветочком…'
'Э-э-э… это нэ платочек.'
'А что тогда?'
'Видите ли, в Японии невесте, кроме длинных золотых шпилек, надевают налобник - цуно-какуси - из белого шелка. По поверью, он должен скрывать "рога ревности", якобы проростающие у каждой девушки, как только она станет супругой- ну, не тебе, Петя, мне это рассказывать… В смысле, ты же в Восточном Институте учился! Хе-хе. Да, определённо цуно-какуси, смотрите, какой крой интересный… Вот это самое - и повязали…'
'Экое декаденство, Владимир Иванович, Вы не находите? Из пустой забавы такую дорогую вещь выкинуть…'
'Ну, где там наш пациент? Преступим, Петя, к операции? Каков предварЫтельный диагноз, коллЭга? '
'Да что там, Вася- предлагаю начать с массажа почек…Владимир Иванович, посидите покамест в дежурке, 'Русский Инвалид' почитайте… а мы пока инвалидом японским займёмся…'
'А он что - инвалид?'
'Кто, японец? Вот уж не знаю… но ежели будет упираться рогом- определённо им станет…'
… Через час Семёнов, вдруг с ужасом осознавший, что он, перелистывая страницы старейшего военно-исторического журнала, как-то машинально съел все доверенные ему шкуркинские пирожки - всё ещё продолжал прислушиваться к ритмическим, глухим ударам- точно по бетонному полу хлестали скрученной в жгут простынью… причём прачки работали очень добросовестно.
Наконец из коридора вышли Шкуркин и князь Сацибели - усташие, взмокшие от пота…
'Ну что… указанный субъект- обыкновеннейший ронин…'
'Кто-кто?'
'Да…- князь щепочкой начертил на крышке стола что-то вроде,- ро:нин, буквально, 'блуждающие волны', бродячий самурай… бесхозный, в смысле - не имеющий сюзерена… решил было он, будучи без средств к достойному существованию, обратится к дайме Тёсу, но получил отказ. Из-за этого, не желая служить кому-либо другому и оставаться в ненавистном положении ронина, решил убить себя. Пришёл это он на могилу 'Сорока семи ронинов', достал любимую катану, коврик постелил… Да тут обратился к нему некий господин - говорит, раз тебе всё одно помирать - лучше тебе быть благородно убитым во имя Отчизны! Долг- тяжелее горы, смерть легче пуха… и всё такое!
Приехал он во Владик под видом садовника, поселился у Безымянной… а по означенному сигналу вышел в город и стал рубить всех встречных-поперечных…всё. '
'Как всё? А адреса-пароли-явки?'
'Увы. Откусил себе язык, сын Аматерасу…'
'Как это- откусил?'
'Да уж известно как- зубками-с…'
'М-да… тяжёлый народец… какой он сигнал-то получил? И каким образом? Не по радиоэфиру же, ха-ха…'
'Па-а-авел Васильевич, а что Вы про японскую повязку говорили?'
'Это не я, это князь…ах, чёрт меня побери! Ищем рукавицы, а они за поясом! Верно ведь! Ведь никто, кроме истинного японца, ничего бы не понял, не догадался… постой, постой…это что же- вроде сполоха?! И сейчас… начнётся?!'
'Уже началось.'
У самых дверей участка, словно в подтверждении этих слов, раздался истошный бабий визг:'Ой, рятуйтя! Ой, спасите - поможите!Ой, убил-зарезал!! '
Первым из дверей выскочил Семёнов, крепко сжимая в руках схваченный по дороге голик…
'Господи,на что мне веник-то, да ещё обшарпанный!'- пронеслось молнией у него в голове…'Лучше бы я табуретку схватил… впрочем, поздно об этом…да и помогла бы мне та табуретка? Против меча-то! Ну, всё одно- покажем господам полицейским, как умеет умирать офицер Русского Флота!'
Морозцем перехватило дыхание…Семёнов оглянулся…под великолепными небесами, с которых сияли огромные звёзды (ночь считалась лунной- и посему Владивостокская городская земская управа экономила на уличных фонарях)…в их голубоватом свете прямо перед крыльцом заламывая толстые, сдобные руки, причитала дородная баба… перед ней на четвереньках стоял мужичок неопределённого возраста- как видно, потерпевший…
'О-ой, горе -то какое-е-е… где зарплата, аспид? Куда ты её дел? Не может быть, сволочь, что ты ея ВСЮ пропил?'
И дама наградила страдальца изрядным пинком… тот качнулся вперёд, боднул лохматой головой стену участка, так, что отчётливо бумкнуло, и счастливо засмеялся:'Всю! Как есть всю! Ничего тебе, лярва, курва курляндская, не оставил!'
'О-о-о, горе то како-о-ое! Чтоб ты-ы-ыи-и- сы-ы-до-о-ох! Чтоб тебя разорва-а-а-ало…'
Семёнов швырнул в бабу голик, который ещё машинально сжимал в руках, от чего последовал новый взрыв праведного негодования - и примирительное бурчание расточителя семейных ценностей, плюнул в сердцах под ноги и повернулся к двери… на крыльце стоял Шкуркин, с совершенно невинным выражением лица:'Владимир Иванович, Вы другой раз так-то вот не вымахивайтесь… не ровен час, прохватит морозцем, и до ангины не далеко…'
