Ноги жутко ныли, как и рана, оставленная на память стигматом. Однако Сергей поднялся с холодного каменного пола. Странник вообще стоял неподвижно, словно ему и не надо было никогда сидеть или лежать. А собственно, присесть или лечь тут, можно было только на пол. Больше ничего не было в этой камере. Четыре стены. Пол. Потолок. И они двое. Сергей устало подошел к двери, маленькая решетка в которой была единственным источником скудного мрачного света подземелья в этой темнице.
— А не послать ли мне тебя куда подальше? — сказал он охраннику.
— Отойти от двери! — рявкнул надзиратель. — Я сейчас костоломов позову, они тебе быстро почки отобьют!
— Позови Никиту Коллонтая, придурок.
— Считаю до трех! Два уже было! Отойти от двери!
Ничего не оставалось, как подчиниться. Маломальский, молча, отошел. Судя по звуку шагов, отошел с той стороны и охранник.
— Мне надо уйти из метро, — тихо проговорил Странник, глядя в пол.
— А как же мозз? — угрюмо проворчал Сергей.
— Я сделал ошибку. — Мотнул головой Странник. — Я думал, вы все, такие как доктор. Но вы… Доктор говорил симбиоз. Я знаю, что такое симбиоз. И потому мозз шел к вам. Вы идеальные для мозз. Ваш симбиоз. Как же вы можете так поступать друг с другом? Мутанты, звери… Они жрут друг друга. Как арахна своих самцов. Или рухх своих самых слабых детей. Или хнет своих родителей. Но, то мутанты. Звери. Инстинкты. Дикое пожирательство. А вы? Вы возводите истребление себе подобных, в степень великой идеи. В суть воспитания масс. В главенствующие принципы единства общества. В аксиому своей безопасности. Как такое может быть? И если вас сделала такими катастрофа то, что тогда сделало катастрофу? ВЫ! А значит, вы не были лучше.
— Как интересно. — Усмехнулся Маломальский. — Еще пару дней назад ты двух слов связать не мог. А сейчас такая велеречивость.
— Я знал ваш способ говорить. Доктор учил человеческому языку. Но когда его не стало, я был один. Я долго был один. Это были годы. Языковая память постепенно делает свое дело. Но постичь весь ужас того, что из себя, оказывается, представляет человек, я не могу.
— Ну, пока человек жив и борется за выживание, у него есть будущее. А значит все еще впереди. Может, ты торопишься с выводами? Может, мы станем лучше?
— Впереди что? Новая катастрофа? Истребление всего что осталось?
— Не окрашивай все в один цвет, Стран Страныч. Ты делаешь роковую ошибку…
— Я ее уже сделал, когда поставил на вас и на спасение человеческого рода от мозз! Но меня должна беспокоить только безопасность моей семьи! И вы угроза для моей семьи. И мозз не надо овладеть вашим разумом, потому что вы уже такие! Ему надо только показать вам дорогу в обиталище моих сородичей!
— В таком случае меня, как человека, заботит безопасность моего, человеческого рода. И если ты выберешь путь для истребления людей, в целях безопасности своих, то тогда начни с меня. Но имей в виду, что я буду огрызаться и бороться за свою жизнь и существование всего человечества. И если не ты убьешь меня, то я убью тебя. Я верю в человека. Да многие из нас пугающе жестоки и безнравственны. Да, мы были такими и до катастрофы. И когда там, наверху, кипела человеческая жизнедеятельность, а здесь, в метро, люди просто ехали на работу, или по домам, или в гости, или за покупками, находились те, кто жестоко и бессмысленно их уничтожал, Закладывал бомбы в вагоны. Взрывал ни в чем не повинных людей. Или бродили толпы бритоголовых, в поисках одиноких жертв, хоть как-то непохожих на них. Но были люди, которые вставали на защиту невинных, даже понимая, что это будет нести угрозу и им. Были люди, которые выстраивались в очередь, чтобы сдать свою кровь во имя спасения пострадавших от стихийных бедствий или терактов. Были люди, которые лезли в огонь, во имя спасения других. И в такое человечество я верю. Потому что люди. Настоящие люди. Были, есть и будут.
— Вы заражаете страхом, Сергей. Среди вас даже звери боятся. И я чувствую, как страх подбирается ко мне. Но нам нельзя бояться. Но это невозможно, быть бесстрашным, среди людей. То, что вы делаете, страшно.
Маломальский пристально вглядывался едва различимый силуэт своего напарника. Он искал, что на это ответить. Но вдруг произнес совершенно неожиданное:
— Это не твое лицо. — Да, Сергей почему-то вспомнил, что Странник в первый раз отчего-то напомнил ему сгинувшего Сеню Кубрика.
— Не мое, — тихо ответил Странник, после долгой паузы.
— А чье?
— Первого человека, которого я видел, перед тем как прийти в ваш мир. Первое, после доктора. Но доктор был давно. А этот человек. Он погиб у меня на глазах. Я не мог ему помочь. Но и других человеческих лиц я не знал. Только доктор и тот. Но от доктора осталась лишь светлая память, а не детали его лица. Ты можешь в точности вспомнить лицо того, кого давно нет, но кто был тебе очень дорог?
Сергей прикрыл глаза. Он пытался вспомнить Риту. Но тщетно. Он помнил только нежность. И боль. Но ее лик растворялся в тумане прошлого. В копоти катастрофы. В полумраке метро…
— Нет.
— Вот видишь.
— Тогда какой ты настоящий? Как ты мог получить чужое лицо?
Странник повесил голову.
— Доктор называл это — мимикрия. У нас очень пластичные и подвижные мышцы лица. Но сами мы… Безлики. Тебе лучше не видеть, какой я на самом деле. Тогда тебе будет также страшно, как мне от людей.
Снаружи послышались шаги, которые отвлекли узников от беседы. Громкие шаги и тихий обмен фразам двух людей. Затем зазвенели ключи и дверь открылась. На пороге стоял невысокий, с тонкими усиками, седой человек в сером камуфляже.
— Бумажкин. Какого хрена?
— Никита? — Сереге прищурился, присматриваясь к человеку, который был освещен только со спины. — А ты, какого хрена?
— Я слышал, что ты тут. И делов натворил.
— Я делов натворил?
— Ну а кто же? — хмыкнул Коллонтай и, обернувшись, небрежно бросил охраннику. — Иди, покури пока подальше отсюда.
Ждем продолжение….
