Это общеизвестно. Понятно.
Это знает всякий.
Бастард этого не знал. Не понимал. Ему никто никогда не говорил о вреде чувств. Его не учили биться для победы. И сейчас он дрался без надежды и ясного виденья цели, с неистовой обреченностью загнанного в угол волчонка. За себя. За отребье, которое по ошибке считал ровней. Наверное, за какую-нибудь шлюху, пригревшую на Дне милого парнишку. Жерар-Хаген скупо усмехнулся. Любовь и дружба, ярость и ненависть, гордость и стыд, отчаяние и безумие. Страшный, оказывается, сплав. Ядовитый. Жгучий. Куда жарче ледяного расчета, что велел юноше бежать, спасая свою жизнь.
Волчонок оказался не по зубам охотникам.
Роды проходили, как положено: в криках и крови.
«Горяч слишком. Но все равно: хорош! Ничего, вырастет – успокоится…» Это было последнее, о чем успел подумать Жерар-Хаген, прежде чем вмешаться. В следующий миг рыцарь с закрытым лицом, раскинув крыльями длинный плащ госпитальера, прыгнул через парапет.
Из седла.
Вниз. На ступени.
В самую гущу дерущихся.
А Вит ничего не успел сообразить. И сделать ничего не успел. Просто напротив вдруг возникла еще одна букашка. Очень большая. Очень страшная. И очень быстрая. Медведь-Якун рядом с ней казался смешным, неуклюжим увальнем. Бешеный вихрь швырнул юношу спиной на тюки; следом, обгоняя падение, пролетел мимо берет с вуалью, с дырчатой личиной, и над Витом нависло лицо, сквозь которое проступали знакомые черты букашки.
Такой же, как его собственная.
Только взрослой.
Руки и ноги зажаты в стальные тиски. Не вырваться, не шевельнуться. Паутина сомкнулась вокруг прочным коконом. Паук настиг добычу.
– Бегите! К мейстеру Филиппу! пусть он…
Колокол в затылке.
Темнота.
Жерар-Хаген легко подхватил на руки обмякшее тело сына. Конечно, дурачок считает: его схватили за убийство мытаря. Ни к чему, чтобы он орал об этом на весь порт. Пусть лучше молчит. Граф нисколько не беспокоился за потерявшего сознание Витольда. Он точно рассчитал удар. Мальчик очнется через три-четыре часа уже в доме Дегю. Излишне торопиться везти его в замок. Надо дать время освоиться, привыкнуть к новому положению.
Роды состоялись.
Теперь у графа Рейвишского есть сын.
Но для того чтобы бастарда признали полноправным наследником, следует предпринять еще кое-какие действия. Не все из них будут приятными, но все они необходимы. Легенда должна обрести плоть и кровь.
О да, плоть!.. и кровь.
Провидице не дано прозреть собственную судьбу. Матильде Швебиш это было отлично известно. И тем не менее, когда утром она не обнаружила рядом Вита, что-то тревожно кольнуло в груди.
Там, где сердце.
Матильда постаралась отогнать повисшую в келье тень скорой беды. Вит всегда просыпался первым, убегая купаться. Небось и сейчас в море плещется, – уговаривала себя девушка. Себя и зловещую тень. Тень-притворщица послушалась, отступила. Знала, подлая: вернется.
Завтрак Вит прогулял: событие редкое, можно сказать, исключительное. Фратер Августин тоже где-то пропадал, но к отсутствию монаха Матильда уже привыкла. Мейстер Филипп ушел еще вчера, пообещав вернуться к сегодняшнему вечеру, – в итоге завтракать пришлось в одиночестве. Сладкий корж с заморскими ягодами (их оставил, уходя, веселый Костя) не лез в горло. Ну где они все пропадают? Стряпаешь на них, стараешься, а они…
Одно слово – мужчины!
С трудом Матильда заставила себя доесть корж до конца. После чего долго вертелась перед зеркальцем: причесывалась, оправляла платье. Раньше считала, что часами прихорашиваться могут лишь законченные дуры. Однако в последнее время, неожиданно для себя самой, нашла в этом занятии тайную прелесть. С появлением человека, в чьих глазах хотелось выглядеть красивой, глупое занятие разом обрело смысл. Матильда улыбнулась смущенному отражению. Не зря ты Вита в снах видела, наяву им грезила. Нашла! Воистину браки заключаются на небесах. Теперь ваши души слиты-спаяны, неотделимы друг от дружки. Теперь вы всегда будете вместе. И умрете в один день.
Это отнюдь не было поэтическим преувеличением или горячечной фантазией влюбленной девицы. Матильда Швебиш твердо знала: кто бы ни умер первым – незримые нити, связавшие обоих, увлекут на небеса и вторую душу. Даже смерть не сможет разлучить их!
Девушка протянула правую руку ладонью вверх. Внутри всколыхнулся густой омут, рука озарилась солнечным сиянием – миг, и тяжелая статуэтка лежит на ладони. Душа Витольда. Нет, не душа, конечно, – символ души, образ, вместилище… Нет, не так. Нет в человеческих языках правильных слов. Век ищи, не найдешь. Да и нужны ли они – слова?! Тюрьма для истинных чувств и стремлений?!
Очертания статуэтки дрогнули, словно фигурка плавилась в горне-невидимке. Ладонь опять пуста. А под сердцем тает золотой сугроб.
Чудо? Да, наверное.
А разве Любовь – не чудо? Не величайшее из чудес, дарованных Всевышним?
Беспокойство нахлынуло с новой силой. «Кажется, пора извлекать его из моря! Или где он там пропадает? Неужто ему невдомек, что мне плохо без него, что я беспокоюсь?!»
Однако в лагуне Вита не оказалось. Ни следов на горячем песке, ни сброшенной одежды.
– Витольд!
Тишина. Ласковый, убаюкивающий плеск моря. Крики чаек в бездонной голубизне. Ветер треплет волосы, быстро разрушая прическу. Насмешливо посвистывает в ушах: «Ви-и-и-и!..»
– Вит!..
Если в скалы забрался – не докричишься. Может, хоть к обеду явится? Обеда Вит еще ни разу не пропускал. А может, он в библиотеке, вместе со святым отцом? Грамоте учится? Подобрав подол платья, чтобы не изорвать о колючки (раньше такое и в голову не пришло бы!), девушка заторопилась обратно.
Усталый, неохотный скрип двери. Навстречу шагнула пыльная тишина, пронизанная косыми лучами солнца. Налойный столец завален книгами, свитками – словно чтец отлучился на минутку. В углу теплится лампада. Матильда подождала немного, сосчитав до ста. Перелистала жесткие пожелтевшие страницы. Взгляд скользил поверх причудливых завитушек, не проникая в смысл написанного.
Стало ясно: никто сюда не придет.
Она обошла всю богадельню, от рефектория до капитула, где амфитеатром выстроились ряды скамей для братии, а на отдельном возвышении располагалось кресло отца-настоятеля. Под конец заглянула в базилику, постояла перед девочкой, безмятежно сидящей в прежней позе… В прежней ли? Казалось, что-то неуловимо изменилось в ребенке-статуе. Чуть-чуть, самую малость – сразу и не скажешь, что именно.
Очень хотелось спросить у девочки: не знаешь, где мой Вит? Не спросила. Испугалась: девочка шевельнется. Откроет глаза. Спросит строго: твой Вит? Где твой – не знаю, зато мой…
Матильда тихо вышла, прикрыв за собой дверь.
Есть способ.
Никогда раньше не подводивший свою хозяйку.
Все необходимое нашлось без труда. Воск для такого гадания не подходит. Зеркало? Орехи? Да, только не порознь – вместе. Две свечи по краям стола. Зеркало – в створе. Чтобы глядеть на него через пламя и видеть одновременно второй огонек позади. Пальцы долго катали, перебирали сухие шершавые орехи в корзине. Бросок! Так игрок мечет кости, ставя на кон последнюю монету. Азарт? отчаяние? надежда?! – нет. Холодная отрешенность.
По-другому – нельзя. Не получится.
Дробный стук орехов – как гром копыт. Орехи катятся, замедляясь, застывая в правильных, единственно возможных местах. Если хоть один упадет со стола… Не упал. Взгляд раскрывается, охватывая всю картину разом, проходит сквозь пламя – и валится в холодную глубину зеркала.
Тонет…
…Хенинг. Уносятся назад дома, улицы, стены с башнями – словно птицей летишь. Вот и городские ворота позади. Раскисшая дорога, по обочинам – снег. Грязный, ноздреватый. Нагие пригорки. Будто плеши в обрамлении редких жухлых травинок; к небу тянутся голые ветви кустов. Впереди – село. Дорога ныряет вниз, под гору, мимо стоящего на отшибе двухэтажного дома – к реке. Спуск. Гнилые, черные зубы льдин: у берега лед подтаял. Дальше зябко плещет вода.
Женщина с двумя ведрами оскальзывается. С трудом удерживает равновесие. Ставит одно ведро рядом, намереваясь зачерпнуть воды вторым. Наклоняет ся… За спиной – шаги. Торопливые, крадущиеся. Двое. Фигуры людей странно смазаны, в размытых силуэтах чудится что-то до боли знакомое… Нет, не разглядеть. Тем более что оба уже рядом с женщиной. Подошли сзади, один заносит тяжелый кулак для удара…
Они убьют ее!
Оглушат и бросят в реку, чтобы все подумали, будто она поскользнулась и утонула в стылой воде. Все именно так и решат, никто не захочет искать убийц, никому и в голову не придет… Стойте! Не надо! Не трогайте ее! Голоса нет. Они не слышат, не слышат… Кулак рушится молотом. Короткий, глухой удар. Плохо видно, что творится у воды. Двое наклоняются, поднимают грузное, обмякшее тело – и кто-то третий, чьими глазами смотрит Матильда, бросается вперед со стремительностью, недоступной человеку. Широкие спины убийц скачком прыгают навстречу, время замирает в испуге, каждое мгновение длится целую вечность…
