– Ты сама не понимаешь, Лициния, что для Рима твои слова опаснее парфянских и германских мечей. Только благодаря непомерному людскому честолюбию Рим стал властителем земного круга. И как только римляне начнут больше заботиться о своем животе и мягкой постели, как только забудут о том, что рождены защищать величие Вечного города, едва они перестанут стремиться к тому, чтобы их имена и изображения остались выбитыми на камне, вылепленными из глины, вытесанными из мрамора, выведенными буквами в книгах на века – Рим сразу падет.
– Ты думаешь, тебя зовет в Парфию жажда славы? Заблуждаешься, Марк. Это Цезарь с Помпеем подсунули тебе парфян, чтобы избавиться от соперника. А заодно ты уведешь с собой весь нищий плебейский сброд. Погибнут – не жалко, меньше раздавать хлеба, спокойнее будет в Риме.
– Лициния, ты слишком мрачными красками рисуешь мое будущее.
– Таково оно в действительности. Это давным-давно поняли Помпей и Цезарь, лишь дальновидный и всегда осторожный Марк Красс почему-то не в состоянии верно оценить свое нынешнее положение. Тебе не кажется странным, что Помпей отдал без споров сирийское наместничество, а сам предпочел спокойную Испанию? Тот самый Помпей, который едва ли не силой отнял у Лукулла войну на Востоке!
– Дорогая, ты забываешь, что теперь мы с Помпеем друзья, а Юлий Цезарь послал мне в помощь тысячу всадников.
– Для Цезаря это прекрасная возможность избавиться от галлов, готовых взбунтоваться, – объяснила Лициния щедрость наместника Галлии. – Посмотри на свое войско, Марк Красс. Уж не надеешься ли ты с этим сбродом разбить парфян?
– А почему бы и нет? Еще с более слабым войском я уничтожил гладиаторов Спартака.
– Понимаю, на что ты надеешься: одна хорошая децимация – и победа в руках.
– Вполне возможно, придется прибегнуть и к этой мере.
– Не получится, Марк. Ты забываешь, что в войне со Спартаком речь шла о спасении родины, а парфянский поход предпринят лишь для удовлетворения честолюбия Марка Красса. Римляне не позволят во второй раз забивать себя, как овец.
– Может, в чем-то ты и права, Лициния, – согласился Красс. – Но ничего не поделаешь: я начал дело, значит, надо довести его до конца. Даже если после его завершения я не получу ни малейшей пользы.
– Какая польза!? – ужаснулась Лициния. – Тебе грозит гибель! Войско парфян считается одним из лучших в мире!
– Пойми, Лициния, нам троим – мне, Цезарю и Помпею – становится тесно в Риме. Пока наши силы почти равны, но если я разобью парфян, я стану первым. Я буду выше их, и Цезарь с Помпеем покорятся моей воле. Если погибну… что ж, лучше сложить голову во славу Рима, чем воевать на его улицах, как Марий и Сулла.
– Разве мало вам Рима на троих?
– А разве для троих мужей достаточно одной жены? – вопросом на вопрос ответил Красс.
– Марк, я испросила у богини Весты, будет ли твой поход удачным. Богиня ответила отрицательно, – прибегла к последнему аргументу Лициния.
Марк Красс грустно усмехнулся:
– Веста обманула тебя, а может ты плохо расслышала ее слова. Авгуры[24] объявили, что боги желают войны с парфянами и будут ей покровительствовать.
– Сколько ты им заплатил?
– Кому? Богам?
– Авгурам…
Консул промолчал.
– Боги щедро наградили тебя всеми достоинствами, но на погибель дали тщеславие и гордыню. Эти пороки, доблестный Марк Красс, сильнее тебя, их не победить, как Спартака или мятежных самнитов. Впрочем, ты даже не пытаешься бороться со своими пороками. А ведь победа над ними могла бы сравниться с победой под Коллинскими воротами.
– Лициния! Не трать напрасно свое красноречие, ты все равно не заставишь меня отказаться от мечты.
– Вижу, тебя не переубедить, – подвела итог Лициния.
Она поднялась с кресла и подошла к консулу. Правая рука Красса оказалась в маленьких изящных ладонях весталки. Их взгляды встретились: глаза триумвира спокойно и сурово взирали на все еще прекрасное лицо женщины. Лициния смотрела на него то с нежностью, то с тревогой, то, как бы в нерешительности опуская взгляд.
– Ну что еще, Лициния? Говори, не бойся.
– Марк, продай мне мою виллу.
– С этого надо было начинать. И я мог бы пораньше лечь спать, – недовольно проворчал старик.
– Так продашь? – в голосе весталки слышались мольба и робкая надежда. – Я заплачу вдвое больше, чем ты дал мне тогда.
– Зачем же мне продавать виллу? Она мне нравится и приносит неплохие деньги. В конце концов, она мне дорога как память о тебе.
– Подлый лжец! Мог бы на склоне лет хоть раз проявить великодушие! Я ведь могу купить и другую виллу, но этот клочок земли дорог мне тем, что я на нем родилась и сделала первые шаги. На земле своего отца и деда я хочу провести оставшуюся часть жизни.
– Не злись, Лициния. Ведь, судя по твоим словам, мне осталось жить немного.
– С момента, когда ты сделаешь первый шаг в сторону Парфии, можешь начинать отсчитывать свои последние дни.
– В таком случае, Лициния, отныне у тебя нет оснований быть недовольной мною: завтра же я составлю завещание, и ты получишь виллу после моей смерти. А пока я назначаю тебя, Лициния, управляющей этой виллой; с завтрашнего дня приступай к своим обязанностям.
– Благодарю, Марк, – лицо весталки, однако, не выражало радости. – День, когда я получу столь щедрый дар, будет для меня самым печальным днем в жизни.
Триумвир, казалось, не слушал Лицинию. Он думал о чем-то своем.
– Ну вот, на свете появился еще один человек, который с полным основанием может желать мне скорой смерти.
– Живи вечно, славный Марк Красс. – Лициния обняла старика и дважды поцеловала его в морщинистые щеки.
Выхода Марка Красса ждала многотысячная толпа, состоявшая из представителей всех сословий Рима. Едва ли такое скопление людей можно было увидеть даже на празднествах в честь богов.
Блистательный Марк Лициний Красс не обманул ожидания граждан. Едва распахнулась парадная дверь дома консула, как все вокруг смолкло, и тысячи пар глаз устремились к Крассу. Казалось, восходит второе солнце, так сиял наряд человека, по праву считавшегося самым богатым римлянином.
Все доспехи консула, казалось, были отлиты из чистого золота. Блистали золотом и драгоценными камнями щит и меч, которые несли за господином слуги. На пальцах Красса сверкали кольца, каждое из которых стоило вполне приличного дома в Риме.
Толпа разразилась приветственными криками:
– Слава Крассу!!! Слава императору!!!
Многочисленные клиенты Красса не жалели глоток. Чуть подальше вечно голодные представители шестого сословия, гордо именовавшие себя римскими гражданами, требовали:
– Хлеба! Зрелищ! Хлеба! Зрелищ!
Эти бездельники не работали и ничего не умели делать. Свободный римлянин считал физический труд уделом рабов. Те же, кому было не по карману содержать рабов, часами и днями стояли на форуме или перед домами богачей в ожидании подачки. Случалось, они умирали от голода, но умирали истинными римлянами, так и не прикоснувшись к лопате или кирке.
Государство освободило их даже от обязательной военной службы. Граждане, по цензу не достигавшие пятого цензового класса, могли служить лишь акцензами. Так назывались воины, вооруженные пращами и дротиками; они должны были беспокоить неприятеля перед началом битвы. Как правило, к концу битвы мало кто из них оставался в живых. Но это было потом, а весь путь до начала битвы акцензы получали сытный солдатский паек. Поэтому многие из них стояли, подняв вверх свое нехитрое оружие, готовые следовать за непобедимым Марком Крассом хоть на край света.
Красс, в свою очередь, был чрезвычайно доволен тем, что такое огромное количество римлян изъявило желание идти с ним на парфян. Консула нисколько не заботило то, что многие из его будущих легионеров никогда не держали в руках меч. "Ничего, выйдем из города, распределим их по легионам, а ветераны научат этих бездельников сражаться и побеждать", – думал он.
С такими мыслями консул направился к народу. Налетевший порыв ветра распахнул полы пурпурного плаща военачальника, и людям показалось, что сам бог войны Марс летит им навстречу. Восторженные крики и приветствия стали еще более громкими и дружными.
И вдруг в момент самого высокого напряжения все стихло. Причиной тому стал маленький невзрачный человек, преградивший путь Марку Крассу. От такой наглости консул даже остановился в нерешительности, возмущенный, он не мог произнести ни слова.
Маленький человек между тем поднял над головой пучки прутиков – знаки ликторского достоинства – и с пафосом возвестил:
– По приказу народного трибуна Гая Атея Капитолина я обязан задержать тебя, Марк Лициний Красс.
– По какому праву Атей обращается со мной, как с преступником!? – прорычал Красс, к которому, наконец, вернулся дар речи.
