– Мне известно только то, что он первым из великих князей выбрал карьеру военного моряка и был в Японии до того, как стал цесаревичем, – строго заметил Пыхачев. – Прошу вас, господа, воздержаться от сплетен.
– Но что тут такого? Он просто следовал обычаям страны. По отношению к хозяевам это было даже вежливо. Иначе они, чего доброго, подумали бы, что он скупец или импотент…
– Благоволите прекратить, лейтенант! Ступайте-ка проследите за погрузкой частей дирижабля.
– Слушаюсь! – вытянулся Фаленберг. Но вид при этом имел веселый и незаметно для каперанга подмигнул Тизенгаузену. Тот не ответил, но в глазах остзейца плясали игривые чертики – японская экзотика подействовала бы даже на ледяную статую.
А Лопухин в это время имел трудный разговор с Иманиши. Японский полицейский чин выразил твердое намерение подняться в воздух вместе с тем, кого он обязан охранять. Аргументы на него не действовали.
– Это опасно, – в сотый раз разъяснял ему граф. – Я знаю, вы не боитесь. Но какая там от вас будет польза?
– Это мой долг, – сухо, но твердо отвечал японец.
– Подумайте еще раз. Ведь это бессмысленно. Неужели вы не колеблетесь?
– Колеблется тростник.
Лопухин взглянул прямо в глаза Иманиши. Он знал от Побратимко, что японцы почему-то избегают смотреть в глаза собеседнику. Но этот японец был исключением.
– Но дирижабль уязвим. Вы будете полезнее на земле, если случится покушение. Быть может, вам удастся предотвратить его.
– Мои подчиненные знают, что делать.
– Хорошо. – Лопухин тяжело вздохнул. – Если дирижабль поднимет четверых – вы полетите. Если нет – останетесь на земле. Это мое последнее слово.
– Если его императорское высочество погибнет, мой позор будет ужасен, – сказал Иманиши. – Тогда у меня не будет иного выхода, кроме как совершить сеппуку.
Граф мысленно чертыхнулся.
– Легче разбиться в лепешку, верно? Извините, Иманиши-сан, но иностранцы в Японии пользуются правом экстерриториальности, как и их имущество. Вы не можете настаивать. В гондоле дирижабля вы будете нашим гостем, если баллон сможет вас поднять. Если нет – не обижайтесь.
Иманиши поклонился. Довольным он не выглядел, но больше не спорил.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
повествующая о том, сколько всего можно увидеть с высоты
Всю ночь стучали топоры, визжали пилы. Не очень изящная, зато, по-видимому, очень прочная вышка, похожая на геодезический знак, поднялась еще до рассвета. Три ее ноги росли из бревенчатых срубов, доверху заполненных диким камнем. На дощатом настиле, установленном на семисаженной высоте, был закреплен ворот с канатом. Вкусно пахло сосновой стружкой.
Здесь же рядом шла работа иного рода: с десяток матросов под командой лейтенантов Канчеялова и Гжатского собирали некую конструкцию из ажурного металла и бамбука, очень похожую на ферму моста, – киль дирижабля. Открытая гондола с двигателем и воздушным винтом, пародийно напоминающим крылья ветряной мельницы, была собрана заранее и ждала только, когда ее прицепят на тросы под киль.
С первыми лучами солнца забулькала гидролизная машина для получения водорода. Сюда же матросы тащили мешки с медным купоросом и магниевой стружкой, а малое время спустя притащили вторую такую же машину – лейтенант Гжатский пожелал обеспечить непрерывность процесса наполнения оболочки дирижабля. Похоже, он один знал, сколько времени на это потребуется. Прошел час, и местные зеваки, толпившиеся за оцеплением во все возрастающем количестве, заскучали, а расстеленная на земле предлинная сморщенная оболочка только-только начала лениво шевелиться.
Но прошло два часа – и она к восторгу зевак попыталась улететь. На огромный шевелящийся мешок, оторвавшийся от земли в намерении сбежать, кинулись матросы, будто муравьи на гигантскую личинку, навалились скопом и одолели. Пристегнутый в двадцати местах к килю, пузырь смирился и затих, лишь дуновения утреннего ветерка иногда гоняли волны по его поверхности.
– Перистальтика, – сострил доктор Аврамов. – Точь-в-точь толстая кишка.
Пока работала одна машина, вторую перезаряжали. Обычно флегматичный, а теперь издерганный лейтенант Гжатский наорал диким голосом на унтера, вознамерившегося было раскурить трубочку близ извивающихся шлангов, и прогнал его за оцепление. Медленно-медленно округлялась оболочка. Вновь пошла вверх – уже с килем. С вышки кинули конец, прицепили к килю, позволили ветерку развернуть дирижабль туда, куда ему хочется. Закрепили гондолу, нагрузили ее мешками с песком, кувалдами забили глубоко в землю длинный железный штырь в качестве дополнительного якоря.
И вновь потянулось ожидание.
С болотистых берегов Сумидогавы летели комары. То и дело кто-нибудь бил себя по лбу, истребляя очередного кровососа.
Часам к десяти утра появился граф Лопухин со слугой, оба выспавшиеся и цветущие. Граф выглядел так, будто собрался отправиться в театр или клуб, а не в небо: превосходный сюртук с гвоздикой в петлице, шелковый цилиндр, галстук бабочкой, трость. Приветливо поздоровался с Гжатским и Канчеяловым, с интересом, но без особых восторгов обозрел похожую на китовое брюхо оболочку дирижабля. Осведомился, не может ли быть чем-нибудь полезен.
Измученный Гжатский, совсем позабыв о чинопочитании, лишь отрицательно мотнул головой, но дерзкий сей поступок был оставлен графом без внимания. Коротко кивнув, Лопухин отошел ближе к оцеплению. Здесь между ним и слугой состоялся короткий разговор.
– Это может произойти сегодня.
– Что может произойти, барин? – спросил Еропка и зашевелил ушами в недоумении.
– Покушение на цесаревича может произойти сегодня, – задумчиво молвил граф, доставая из портсигара папиросу. – Удобный случай. И будь добр, прекрати изображать, будто ты не понимаешь. Актер из тебя получился бы, но провинциального масштаба и на вторые роли. Всё ты понял.
– Да вот как бог свят…
– Не божись попусту, не люблю. Последний раз говорю: перестань представлять дурачка. Думаешь, с убогого иной спрос?
– Думаю, барин, – сокрушенно разведя руками, признался Еропка и вздохнул тяжко: мол, что за удел несчастный служить такому господину, который тебя насквозь видит!
– Правильно думаешь. В большинстве случаев так оно и есть, но только не со мной.
Слуга еще повздыхал сокрушенно, но прятал в глазах лукавинку. Наверное, неспроста. Заметил ее Лопухин или нет, но перешел к делу.
– Дирижабль видишь?
– Да кто ж его не видит, барин? – подивился Еропка. – Знатная колбасятина.
– Чем он наполнен – знаешь?
– Сказывали, будто специальным легким газом.
– Весьма горючим газом к тому же. Если кто поднесет спичку, от того, пожалуй, только кучка угольков останется. Замечаешь, что дымовая труба смотрит вниз и вбок гондолы, а не вверх?
– То-то, что вниз. Чуднó.
– Зато правильно. Так много безопаснее. Ну и, конечно, труба снабжена пламегасительной сеткой, а внешняя оболочка дирижабля пропитана огнезащитным составом. Более того, заполненные воздухом баллонеты находятся ниже основного баллона, что тоже в какой-то степени защищает от искры… И тем не менее для уничтожения дирижабля может хватить одной зажигательной пули или даже стрелы с горящим наконечником. Кое-где в Японии луки еще в ходу, и луки мощные. Говорят, будто японцы хорошие стрелки, и я предпочитаю в это верить.
В вытаращенных глазах Еропки как будто вспыхнуло отраженное пламя сгорающего спичкой дирижабля, но сразу погасло. Слуга вертел головой, морщил лоб.
– Навряд ли стрéльнут, барин, – высказал он мнение, поскребя напоследок в бороде. – Гляньте, сколько полиции. Местные людишки полицию уважают, это я уж приметил. А ежели найдется какой бешеный, так не успеет и ружье поднять, не то что лук натянуть. Скрутят его или саблей рубанут, и всех делов. У азиатов с этим быстро…
Спорить граф не стал, хотя видно было, что уверенный тон слуги нимало его не убедил. Меланхолически постукивая концом трости по лаковому ботинку, Лопухин сменил направление беседы:
– Вышку видишь?
– Кто ж ее не видит, барин? Слепой разве.
– Прежде чем дирижабль поднимется в небо, заберешься на верхнюю площадку. Тебя не сгонят, о том уже отдан приказ. Твоя задача будет заключаться в том, чтобы смотреть не на дирижабль, а на зрителей. Смотреть очень внимательно. Тебе будет очень хотеться взглянуть вверх, но ты будешь смотреть по сторонам. При обнаружении покушающихся – подашь сигнал свистком. Держи свисток. Сориентируешь местную полицию… ну и наших, если потребуется. Задание понятно?
Еропка замотал головой.
– Непонятно, барин. Выходит, вы в небо подниметесь, а я на земле останусь?
– Так и выходит. А ты никак о полете мечтаешь?
– Боже упаси, барин! – перекрестился слуга. – О такой страсти мечтать! Психический я разве? Зачем мне это небо? Мне и по земле славно ходится. Но как же вы без меня? Возьмите с собой, право…
