лишению людей воли должны способствовать прекращению эпидемии тифа?
Щербатов вздохнул.
— Я ведь делаю это ради вас, Саша.
— Ради меня?
— Ради вас и таких, как вы. Я много о вас думал после нашей встречи. То, что сделали с вашей семьей… я примерил это на себя и понял, что сам бы после такого стал ничем не лучше вас. Быть может, и много хуже. Вы еще способны на милосердие. Но если самых родных вам людей оказалось возможно жестоко убить и никто за это не ответил — зачем вам жалеть тех, кто позволил этому произойти? Однако у людей, которых убиваете вы, тоже есть близкие. Так происходит приумножение насилия. Умиротворение — наша надежда разорвать порочный круг. То, что происходит здесь, в этом здании — для неисправимых. Для тех, кто уже зашел слишком далеко. Для таких, как вы. Но что-то подобное должно произойти и со всем обществом — иными, разумеется, методами. Страх перед властью, способной причинять боль, и неминуемо порождаемая страхом любовь. Счастье от возможности занимать свое, определенное каждому, место.
Господи, подумала Саша, а ведь это я вложила ему в голову весь этот ужас. Значит, я же его и освобожу.
Верхние карманы френча Щербатова застегнуты на пуговицы. Никакого оружия в них нет. Нижних карманов Саша пока не видела, но они, скорее всего, тоже застегнуты. Расстегнуть пуговицу — секунда. Как получить ее?
— Саша, прошу вас, перестаньте наконец терзать эту несчастную французскую булку. Она будто отвечает перед вами за все мерзости империализма. Это ведь просто хлеб, и очень хороший. При вашей власти такого, полагаю, не пекут… не пекли бы. Вот, возьмите другой кусок и съешьте уже.
— Благодарю вас. Я не голодна.
— Как знаете. Вам, полагаю, интересно будет узнать, что Новый порядок решительно противодействует еврейским погромам. Наша политика — абсолютная монополия государства на насилие. Никаких больше самочинных расправ. Евреи будут перемещены в места, свободные от населения, и содержаться там под надежной охраной.
— Ради их же блага! — закончила Саша, подняв кверху указательный палец.
— Напрасно вы ерничаете. Именно так.
— Мне случалось убивать людей, — сказала Саша. — Пытать, когда было необходимо. Но я никогда не говорила им, что это ради их же блага. Щербатов, ну давайте честно. Мы же взрослые люди и способны рассуждать логически. Не может один класс действовать в интересах другого. Правящий класс будет только приводить подчиненные классы в состояние ему, правящему классу, удобное. Но при чем тут, собственно говоря, их благо? Благо людей же не в том, чтоб быть кому-то удобными. Благо людей в том, чтоб управлять собой в собственных интересах.
— Разумеется, всегда были и будут элиты, правящие населением так, как выгодно им. Элиты могут быть более или менее людоедскими, и счастье народа действительно состоит в том, чтоб оказаться молочным скотом, а не мясным.
— Люди никогда с этим не смирятся, никогда!
— Будут бунты черни, разумеется. Уже начались… — Щербатов нахмурился. Руки его до того спокойно лежали на столе, а тут он взял химический карандаш и принялся рассеянно вертеть. — Но мы ведь опираемся на лучших людей в народе. Разумных, образованных, состоявшихся. Мы дадим им право и возможность самим утихомиривать буйных соседей. Люди и будут управлять собой в собственных интересах, но не все скопом, а те, кто этого достоин. И, Саша, раз уж мы говорим, как взрослые люди. Неужели вы всерьез полагаете, что если б большевики победили в войне и удержали власть, через какой-то десяток лет они не сформировали бы точно такую же правящую элиту?
— Вы говорите так оттого, что не понимаете, как работает партийная демократия.
— Это вы верите в свою партийную демократию оттого, что не понимаете, как устроена человеческая природа.
— После Великой войны даже человеческая природа уже не будет прежней. Бедные всегда убивали друг друга за интересы богатых, но никогда прежде это не было так масштабно и так явно. Сама идея национальных государств потерпела крах.
— Все это только закладывает предпосылки для второй Великой войны.
— Вторая Великая война? Что вы говорите такое, Щербатов. Это даже с точки зрения семантики абсурдно. Великая война могла произойти лишь раз в человеческой истории, и все дальнейшее будет направлено на то, чтоб она никогда не повторялась.
— Насчет семантики вы, положим, правы. Именоваться эта война будет иначе. Но она неизбежна. За ней могут последовать и дальнейшие. Каждая следующая будет масштабнее, кровавее и разрушительнее предыдущей. Но Новый порядок сможет подготовить Россию к любым испытаниям. Мы выстоим. Саша, лучше бы вам затушить папиросу, вы же пальцы обожжете сейчас.
— Да, действительно, — Саша затушила то, что осталось от папиросы, и тут же взяла следующую. — Вторая Великая война! Да будьте вы прокляты за одно лишь то, что допускаете такую возможность. Как вы живете вообще с такими мыслями! Еще земля на братских могилах Великой войны не осела, а вы опять…
Что-то теплое потекло по ее щеке. Неужели открылся так хорошо затянувшийся шрам над бровью? Саша провела рукой по лицу и уставилась на свои пальцы.
На них была не кровь — слеза.
— Прямо сейчас вы, большевики, разжигаете гражданскую войну. А я всеми возможными способами пытаюсь ее прекратить.
— Это справедливая война, люди знают, зачем она. Чтоб такие, как вы, никогда не могли больше отправлять их умирать за интересы капитала.
— Да перестаньте уже мыслить лозунгами! — Щербатов поморщился. — Я ведь, вопреки всему, ваш должник, Саша. Вы спасли мне жизнь, хоть и не обязаны были. И, полагаю, вы совершили для меня нечто большее… Но вы поддерживаете и продолжаете войну, а это неприемлемо. России нужен мир, и как можно скорее.
— Я ненавижу войну так же, как вы, если не сильнее, — ответила Саша. — Я бы правую руку отдала, если б это могло приблизить завершение войны хоть на один день. Но когда война уже идет, остановить ее невозможно. Гражданская война в России началась, когда расстреливали рабочие демонстрации, когда убивали евреев, когда миллионы людей загнали на бойню, причин которой не смогли им объяснить. Когда воцарилась система, основанная на несправедливости, угнетении и лжи. Где вы были тогда со своим стремлением к миру? Все это вызвало гражданскую войну, которую, как
