В ушах звенело ещё долго. Думаю, что не только у меня. Но, несмотря на это, представители армии российской не преминули подойти ко мне и начать расспросы. Причём в первый момент обалдение настолько овладело военными, что заговорили они, чуть ли не все одновременно, вопреки всякой субординации. Я молчал. Наконец до присутствующих дошло, что они слегка "погорячились". Гомон смолк.
— Господин Демидов, — начал уже тот, кто имел на это неоспоримое право, — а этим веществом можно снаряжать пушечные гранаты?
— Увы, ваше высокопревосходительство, — в последний момент я спохватился и не назвал Барклая по имени-отчеству, как он просил в приватной беседе – при подчинённых ему генералах и прочих, это было бы сверхнаглостью, — это вещество слишком чувствительно, чтобы помещать его в артиллерийские боеприпасы – будет рваться в стволе пушки. Его можно использовать только в минах.
— Ну, в минах можно использовать и порох, просто положить побольше, — вставил тот самый майор-пионер.
— Разница есть. Во-первых, представленный вам заряд имеет значительное превосходство перед пороховым по компактности. Так? Значит, чтобы, например, взорвать опору моста, по которому собираются переправляться вражеские войска, требуется значительно меньший вес. Вес, который легко унесёт один минёр. Сравните с бочонком пороха – его-то придётся тащить нескольким солдатам.
Далее: у данного вещества… Как бы это сформулировать…? "Дробящие" свойства многократно превосходят обычный порох. Заряд разнесёт в щебень крепостную стену там, где порох эти камни только пошевелит. Понимаете?
— Конечно, — задумался Барклай, — но осада крепостей, дело настолько редкое, тем более подведение мин под стены…
— Да, не это главное…
— Я понял, — оборвал меня Михаил Богданович, — поговорим позже.
Кстати правильно сделал, что не дал мне "распеться соловьём" – мудрый мужик всё-таки.
Дальше были изъявления уважения в мой адрес со стороны господ генералов и штаб-офицеров. На том их Барклай и спровадил. И пригласил меня вернуться в Питер в своей карете.
— Вадим Фёдорович, — начал генерал, как только карета тронулась, — то, что вы продемонстрировали, действительно представляет для армии огромный интерес. Но почему вы не хотите продолжать свою работу в Академии?
— Видите ли, ваше…
— Михаил Богданович, — прервал меня министр, — мы ведь теперь не в компании моих подчинённых. Итак?
— Понимаете, Михаил Богданович, я бы не беспокоился, в случае, если речь шла только о моих чисто научных изысканиях. Но работы имеют, согласитесь, стратегическое значение. Человек слаб. А человек умный, зачастую недоволен своим жалованием. Да и неумный тоже. Разве не так?
— Увы. Так. И что же?
— То, что хоть у меня нет ни малейших подозрений на предмет моих коллег по научной работе, но я не стал бы ручаться, что никому из них никогда не придёт в голову мысль передать основные идеи моих разработок представителям страны, которая может оказаться в будущем нашим врагом.
Барклай услышал меня и задумался. Надо добивать. Чёрт! Как верно и хлёстко высказался в своё время Юлиан Семёнов устами "папаши Мюллера": "Знают двое – знает свинья".
— Михаил Богданович, поймите: я должен отчитываться о своей работе чуть ли не ежедневно. Значит получение столь нужных для войск веществ, можно проводить только в "дополнительное время". А где я его возьму? К тому же…
— Подождите, — прервал меня Барклай. — Если Военное министерство пришлёт приказ не контролировать ваши работы…
— Вы подпишете мне смертный приговор. В лучшем случае. Я бы, на месте заинтересовавшихся разработками посольств ныне дружественных государств, меня бы просто выкрал. Ну, то есть: по башке чем-нибудь тяжёлым в тёмном переулке, связать и доставить в соответствующее посольство.
— Вы не сгущаете краски? — было видно, что мои аргументы заставили заволноваться даже невозмутимого "немца".
— Отнюдь. А если и сгущаю. Вы готовы рискнуть? — я упёрся взглядом в глаза полководца. — Я ведь не более чем человек. Я боюсь, например, боли. Пытки не выдержу. А ведь тот, кто меня похитит, не остановится перед такой "мелочью", если от этого будет зависеть судьба его страны. Разве не так?
Вот ёлки-палки! Что, разыграть собственное похищение со счастливым избавлением? Только тогда поверит Барклай, наш, де Толли?
Честно говоря, у меня уже сложился план подобного мероприятия: отправить Тихона нанять "варнаков" для нападения на меня, покромсать их в "стружку", и представиться жертвой заговора.
Вроде необходимость отпала. Въехал военный министр в ситуёвину.
— Пожалуй, вы правы – работы безопаснее проводить непосредственно в армии. Я подумаю, как это лучше устроить.
Уже хорошо. Делаем новый "вброс".
Я рассказал о наших с Бородкиным трудах в области микробиологии и вытекающих оттуда санитарии, гигиене и асептике. Генерал, немного посомневавшись по поводу первопричин болезней, всё-таки проявил себя разумным человеком и оценил перспективы уменьшения некровавых потерь в воюющей армии. Договорились, что Филиппа Степановича оформят и в медицинский департамент Военного министерства без отрыва от работы в Академии наук.
Барклай довёз меня до дома в своей карете, после чего мы простились, договорившись, что я буду ждать от него вестей.
А через два дня вечером в дверь нашей квартиры постучали. Тихон открыл и проводил в гостиную, где мы с доктором кайфовали после трудов праведных с бутылкой хереса, ротмистра конной гвардии.
— Господа Демидов и Бородкин если не ошибаюсь? — чопорно поинтересовался офицер.
— Именно так, — отозвался я, вставая с кресла. — С кем имеем честь?
— Ротмистр лейб-гвардии Конного полка Нехлюдов. Имею к вам поручение.
— Слушаем вас, господин ротмистр.
В ответ наш посетитель молча протянул конверт.
— Благодарю.
— Ответа приказано не ждать. Честь имею, господа! — кирасир кивнул, щёлкнул шпорами, развернулся и удалился.
Я пока находился в некоторой прострации: ещё бы, чай не каждый день офицеры лейб-гвардии мне письма притаскивают.
А вот доктор держался молодцом, аж завидно…
— Вадим Фёдорович, вскройте же конверт. Что там?
Я очнулся и, пренебрегая всякими условностями типа специального ножа для конвертов, чисто по-быдлячески надкусил бумагу в углу и оторвал краешек. Вытащил письмо.
Мы с Бородкиным чуть лбами не стукнулись, пытаясь прочитать его поскорее.
Уважаемые господа Демидов и Бородкин.
Буду рад встретиться с вами в Зимнем Дворце сего года тринадцатого ноября в три часа пополудни.
