Такой грозы здесь и не бывало. Час проходил за часом, а ливень хлестал, не ослабевая. Беспрерывно гремело и рокотало, громыхало и кашляло, трещало и обваливалось – небо, гневаясь, кричало, и в этом крике терялись смертные голоса.
Наступила ночь, но тьма так и не опустилась на вострепетавшую землю: мрак был рассечен и исхлестан светом негаснущих молний.
Гаронна, и без того полноводная (в горах еще таяли снега), вырвалась из берегов. Взбесившийся поток сорвал и унес, разметав, оба моста. Чудом уцелели только крепостные башни, выстроенные у корней Нового моста, там, где мост упирался в берег.
Реке будто передалась одержимость Симона овладеть Тулузой, так яростно набросилась она на город. Мельницы Базакля были разрушены, дома затоплены, собор Сен-Пьер наглотался воды.
Гаронна ворвалась в предместье Сен-Сиприен и полностью очистила его для Симона. Ее живые воды смыли и рассеяли баррикады, заграждения, рогатки, земляные валы, палисады.
Проклиная своевольную стихию, Рожьер гнал коня на полночь.
Мокрый до нитки, Монфор стоял под дождем, обернувшись лицом к Тулузе. В бледном свете молний красная Тулуза казалась окрашенной в торжественные фиолетовые цвета императорского траура. Дождь накрывал ее покрывалом небесного гнева.
«И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом… и лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди; все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло…
И ковчег плавал на поверхности вод…»
* * *
Гроза бушевала весь следующий день и утихла только к вечеру.
Симон не стал дожидаться, пока с высоты упадет последняя капля. Когда он вернулся в опустевший Сен-Сиприен, дождь еще шел.
Небесный гнев отдал предместье в руки франков. Оно было полностью очищено от всех ловушек, лишено защитников и отрезано от города.
Пешим, по колено в воде, шел Симон по опустевшему Сен-Сиприену.
На площади у церкви лицом вниз лежал утопленник. Его бессильные руки качнулись на воде, когда ее взволновал проходивший мимо Монфор.
Сен-Сиприен быстро превратился в хорошо укрепленный военный лагерь. Его обнесли рвами. Из обломков баррикад, какие нашлись, построили крепкие палисады. Мокрая одежда на работающих курилась паром.
Сам Симон разместился в госпитале. Его не смущали тени безумцев, бродившие по саду. Прочные стены госпиталя легко превращали это здание в крепость. Их отмыло от копоти, оставшейся от осеннего пожара в Сен-Сиприене.
Ох… Наконец-то Симон может избавиться от сырой одежды и выспаться в сухой постели.
Из окон госпиталя хорошо виден разоренный берег Гаронны. Прямо на Симона глядит укрепленная башня Нового моста. Торчит, напрасно уцелев, как перст, – вызывающе и дерзко. Башня до сих пор занята арагонскими солдатами.
Вторая башня виднеется на правом, «тулузском», берегу. Там тоже, несомненно, имеется гарнизон.
* * *
Минул день, второй. Сен-Сиприен оставался у франков. Тулуза покамест притихла, примолкла, затаила страх.
Симон поглядывает теперь на башни по обоим берегам: как бы гарнизоны оттуда выбить.
И вот тут-то Алендрок де Пэм не нашел иного времени, чтобы явиться с разговором к Симону (тот со своим родичем Леви при молчаливом Фальконе рассуждал о башнях, и так и эдак прикидывая).
– Мессир! – начал Алендрок, противу обыкновения хмурый. – Как есть я ваш давний соратник, то и скажу прямо.
Симон к нему повернулся. Алендрок в глаза не смотрит – сердится.
– Полгода служили мы вам, мессир, по вассальной присяге, а сверх того срока, как было оговорено, – за плату. Ибо эти земли, где мы проливаем кровь, не наши ленные владения.
Алендрок говорит, а Симону уже наперед известно все то, что он скажет.
– Теперь же вы и платить нам перестали, мессир, а службы хотите прежней.
– У меня нет денег, – говорит Симон. И знает, что не поверит ему рыцарь Алендрок.
Так и оказалось.
– Вы взяли от Тулузы тридцать тысяч марок, мессир. Как же так может случиться, чтобы у вас не оказалось денег?
– Кончились! – рявкает Симон.
Но Алендрока не смутить.
– Мессир, – повторяет он, – осада эта нам не к чести и выгод от нее мы не видим. Опасностей же много. Вы и сами знаете, что ваши люди предпочитают умереть, лишь бы не попасть в плен – таковы здешние сеньоры и простолюдины.
После краткого молчания Симон спрашивает, цедя:
– Всё?
– Мессир, до Пятидесятницы мы уйдем от вас, если вы не станете нам опять платить, как обещано.
И тут Симон взрывается.
– Никуда вы не уйдете! Грозить он мне вздумал! Ублюдки! Никуда вы отсюда не денетесь! Опозорить себя хотите?
– Мессир, это вы себя опозо…
Но Симон кричит Алендроку, чтобы убирался с глаз долой, покуда не побит.
Алендрок насупился, с места не сдвинулся. Граф Симон орет на него, не стесняясь, как на провинившегося холопа. Того и гляди вправду бить начнет.
Наконец так молвил Алендрок де Пэм:
– Не я один от вас хочу, чтобы слово вы сдержали, мессир.
Симон буркнул:
– А вы всем передайте то, что от меня слышали.
– До Пятидесятницы, мессир, – говорит Алендрок.
И уходит, оставляя Симона истекать пеной бессильного гнева.
Молчание тянется долго. Наконец Симон вздыхает, опускает плечи и говорит тулузскому епископу, от которого не имел духовных тайн:
– Одно знаю: или я брошу Тулузу себе под ноги, или…
И замолкает, усмехаясь.
– Или? – осторожно напоминает Фалькон.
Симон заключает отчетливо, почти с весельем:
– Или она меня убьет.
* * *
С той башней, что стояла на левом берегу, почти под окнами госпиталя святой Марии, граф Симон расправился незатейливо и скоро. Под стены подкатили катапульту, взятую здесь же, в Сен-Сиприене, и начали скучно метать камни, не меняя прицела.
Гарнизон, запертый в башне, пробовал огрызаться, но вскоре растратил все стрелы и притих. Мессир Голод уже пробрался в башню. Его, понятное дело, не звали, но о скором его появлении догадывались.
Рожьер и Террид на правом берегу изнывали от заботы, да только башне от этого не было никакого проку. Тулузцы пытались даже доставить осажденным хлеба и воды, но Симон успел раньше.
После очередного залпа его катапульты башня обрушилась со страшным шумом. Взметнулся столб воды, выше прежней башни, и рухнул обратно в Гаронну. Люди, бывшие в осаде, погибли.
Над руинами взметнулся флаг Монфора.
* * *
И вот прибыл в Тулузу долгожданный Рамонет, молодой граф всея Тулузы или как он там себя беззаконно именовал. Насмешливо кривя узкие губы, Симон с крыши госпиталя смотрел на помпезное шествие, сотрясающее правый берег. Потом спустился в лагерь и велел копейщикам держаться наготове. Мол, скоро.
Наутро по броду против разрушенных мельниц Базакля, не таясь, пересек реку гордый бокерский герой и с ним множество доблестных авиньонских рыцарей.
Симон без особенного труда отбил их атаку и погнал Рамонета назад, к берегу, на ходу обходя его справа и слева.
Рамонет видел, что еще немного – и франки сомкнут клещи на его нежной шее. Несся к Гаронне сломя голову.
Прикрывая переправу для юного графа, Террид поставил одну катапульту у брода, другую – возле уцелевшей башни Нового моста.
Башню обороняли с особенным ожесточением. Кроме десятка рыцарей, готовых биться за Рамонета насмерть, там засели, скрываясь за высокими щитами, арбалетчики из Фуа.
Монфор и бок о бок с ним оба его старших сына во главе своих отрядов влетели на правый берег. Не останавливаясь, разделились. Симон отвлек на себя почти весь отряд Рамонета. Сыновьям оставил башню.
Под градом стрел и камней помчались к ней Амори и его младший брат Гюи. Зарубили прислугу, искрошили щиты вместе с арбалетчиками – кто не успел скрыться.
Затем Амори махнул брату, чтобы тот остановил малый отряд копейщиков, а сам начал забрасывать башню горящими факелами.
В башне яростно кричали. Когда занялись деревянные перекрытия, крики задохнулись. Франки заняли вход, готовые убивать спасшихся от пламени.
Издалека до Амори донесся утробный рев роговых труб: отец звал отступать. Амори погнал коня по берегу, к броду. Он слышал, как за спиной у него, разбрызгивая воду, скачут франкские конники.
И только миновав брод, понял вдруг, что брата с ним нет.
Гюи остался на правом берегу.
* * *
Две коротких, тяжелых арбалетных стрелы. Придавили, будто глыбой. Одна пробила грудь, вторая пригвоздила левую руку к узловатым корням старого дерева. И оттого не шевельнуться.
Неподалеку горит башня. Гюи не может видеть ее, но его обдает волнами жара.
Он дышит все тише. Жизнь выходит из тела с каждым вздохом.
К нему подходит человек. И еще несколько. Они разговаривают. Гюи почти не различает голосов – всё тонет в долгожданном белом тумане. Смертное безмолвие опускается над ним.
