— Вы знаете, у нас же задание в этом году срочно ширпотреб осваивать, АРТы.
— Это те, которые… — и Виктор сделал жест, словно прикладывал мобильник к уху.
— Именно, и вот под них людей будут много набирать. Правда, выпускать будем не сами, которые… — Таня повторила жест Виктора, — а атээры, автоматические станции к ним. Вы же наверное читали, наши выкупили у американцев за картины патент на целлуларную схему расположения автоматических станций; вот их на местности поставить, как будто сотами, и где бы человек ни был, его АРТ найдет ближайшую и соединится. Американцы еще смеялись, дескать, АРТы будущего не имеют, и они потому разрабатывают видеотелефоны в автомобилях. А я считаю — американцам что, там ведь каждый на своей машине ездит, а у нас и пешком ходят и в трамвае — надо маленький телефончик, чтобы в кармане носить. Пусть даже без видео…
"Ба, да это случайно не на Нинину абстрактную живопись патент фирмы Белл купили? Ну, Нинон! Ну, сексуальный символ Брянска и всего советского народа! Ну, молодец, баба. И пойдет из Брянска по всей планете сотовая связь."
— Отличная идея. Надо подумать, не попроситься ли к вам. Чтобы сделать специально дамский телефончик, вот таких размеров, — Виктор показал пальцами, — и чтобы раскладывался, как пудреница.
— Ой, шутник! — Таня взвизгнула от смеха и на миг ухватила Виктора за рукав. — Но время уже позднее, я спать иду. А насчет остального не забудьте. — И, подмигнув, она ускользнула за дверь купе.
22. Третий Рим в одиннадцать часов.
— Да, теперь все, кто хочет выдвинуться, из Москвы на периферию едут, — рассказывал Осмолов, прихлебывая стакан с горячим утренним чаем. — Ну разве что в искусстве только — крупные театры, художественные школы, студии, консерватории — это в столице. Но это тоже ненадолго.
Они уже сдали постели. За окном плыли окна многоэтажных домов и проносились встречные электрички. Радио пиликало веселые песни про столицу. Только что умывшиеся подружки с "восьмерки" завтракали напротив, наполняя купе свежестью взоров. Все вокруг дышало каким-то предвкушением радостной встречи с чем-то неизвестным, но очень приятным.
В купе зашла проводница в хорошо подогнанном по фигуре прикиде. Белый торжественный китель со все теми же ложками-погончиками подчеркивал стройность стана, бедра облегала юбка миди цвета морской волны, чем-то похожая на ту, что носили когда-то стюардессы, слегка прикрывавшая икры в чулках того же цвета; туфли из соображений практичности все же были на низком каблуке. Она вернула командировочным их билеты, и спросила, не нужно ли еще чаю, "а то уже скоро подъезжаем".
— Хорошо, что в пятьдесят первом железнодорожникам новую форму ввели, — заметил Осмолов, когда она вышла, — эта гораздо лучше смотрится, чем раньше. Особенно когда парадная.
— Слушай, Тань, а пора нам всем цехом коллективное письмо в Кремль писать, чтобы и для нас какую-нибудь форму придумали, — толкнула в бок подругу Света. — Заметила? Как только женщина в форме, на нее сразу же глаз кладут.
— Ну, на вас и так нельзя не обратить внимание, — смягчил ситуацию Виктор. — И вообще наши брянские девчата красивее всех.
— А еще вернее и надежнее, — подтвердила Таня. — Так что на всяких столичных штучек не особо там смотрите…
Мимо окон плавно поплыли фермы дебаркадера Казанского вокзала, и поезд, застонав тормозами, стал. Они попрощались с попутчицами, поблагодарили проводницу, пожелав ей счастливого пути и вышли на перрон.
Киевский вокзал — любимый вокзал киношников. Куда бы и откуда ни ехали герои, большей частью на экране они отправляются или прибывают на Киевский, под огромные паутинно-ажурные стальные параболы ферм, на которых покоится стеклянное покрытие длиной, равной высоте Эйфелевой башни. Чудо это было создано еще до революции, инженером Шуховым, но оно не переставало удивлять Виктора каждый раз, когда он приезжал в столицу.
В Минтяжмаш они поехали на метро, вход в которое, как и в знакомой нам реальности, был прямо с платформы вокзала, так что площадь Виктору увидеть не удалось. Арбатско-Покровская линия прекрасно существовала и здесь, и, что самое интересное, Виктор не заметил существенных отличий в облике станций, открытых в 1953 году; то ли творческий замысел родился гораздо раньше, то ли мысль шла тем же путем. Хотя, возможно, отличия и были, но он по дороге просто не обратил на них внимания, пораженный одной, несомненно новой, деталью.
На станциях метро росли цветы!
На Киевской, в конце платформы, вместо знакомого Виктору мозаичного панно в толщу стены уходила ниша, а в ней, под лучами батарей ламп дневного света, на каменных уступах, венчая длинные, извивающиеся стебли, распускались крупные красные, желтые, фиолетовые, белые бутоны неизвестных Виктору растений. Журчала вода в небольших декоративных водопадиках, и внизу, в мраморной чаше с гранитными островками, росли белые и желтые лилии.
— Это киевские биологи подарили, — подсказал Осмолов, — в честь нерушимой дружбы русского и украинского народов. Говорят, что дружба кончится, когда все цветы повянут, а они у них никогда не вянут: одни осыпаются, а на их месте тут же распускаются другие.
— Красиво… — только и смог произнести Виктор, а сам подумал "Да, это, пожалуй, знак дружбы покруче, чем панно".
— На Арбатской и Смоленской тоже так сделали. А вот на Площади Революции сейчас обсуждают, надо ли или так оставить. Или же просто клумбу где-то сделать. Они ведь еще и воздух очищают.
Тут только Виктор заметил, что на станции, собственно, нет памятной ему суеты и ошалевших толп приезжающих-отъезжающих, перемешавшихся со столь же ошалевшими от толкотни жителями белокаменной. Станция дышала свободой и простором, а от цветника шел мягкий аромат, чем-то напомнивший ему Сочинский дендрарий.
"Вот это дезодорант! Ну уж не думал, что и эта Москва удивит меня своим метро…"
Подошел сине-голубой поезд, из числа тех, что еще помнил Виктор; внутри вагона тоже ничего не изменилось. Они вышли на Площади Революции, со все той же чередой бронзовых скульптур под арками, но перед выходом свернули в какой-то боковой туннель, где стали на движущийся тротуар.
— Так прямо до Минтяжмаша и доедем, — пояснил Осмолов. — Ах да, вы же, наверное, давно Москвы не видели, а я вас все под землей таскаю? Ладно, сейчас будет переход и перед Минтяжмашем выйдем, хоть Красную Площадь увидите.
Действительно, вскоре травтолатор прервался в месте, где в боковом туннеле отходила вверх еще одна лестница. Выход здесь не имел роскошного вестибюля и был совмещен с подземным переходом.
Первое, что Виктор увидел перед собой при появлении на поверхности — это знакомый лес куполов храма Василия Блаженного. По правую сторону тянулись не менее знакомые стены и башни Кремля. А вот по левую…
В Зарядье, где в реальности Виктора до 2006 года стоял прямоугольник гостиницы "Россия", теперь вздымалась к небу огромная островерхая башня, восьмая сталинская высотка, которая стала бы теперь самой большой и величественной, если бы только в новой реальности не был построен еще и Дворец Советов. Виктор с тревогой оглянулся назад; к счастью, от планов расширения Красной площади отказались, и ГУМ оставался там же, где и положено было ему стоять.
— Нет, ГУМ решили не трогать, — подтвердил Осмолов. — А все, что имело архитектурную ценность в Зарядье, теперь стоит в сквере-заповеднике.
"Ну и то хорошо, хоть что-то сохранили".
Здание Минтяжмаша по основанию было как раз примерно с "Россию", но высотой метров под триста, и, несмотря на циклопические размеры, не так контрастировало с ансамблем Кремля; в ее пропорциях угадывалось даже что-то от Спасской башни. На самой нижней, всего в пять этажей, ступени, над широкой колоннадой входа красовался герб СССР; за ним виднелась вторая ступень, уже в восемь этажей; число этажей третьей ступени, поднимавшейся далее косым крестом и украшенной скульптурами, Виктор уже затруднился сосчитать, а из середины ее уже вырастал к небу небоскреб ступени четвертой, углы которой были увенчаны небольшими башенками со скульптурами. На середине крыши этого небоскреба стояла пятая ступень всего этажей в пять и тоже со статуями по углам, из которой вонзался в небо золотой конус шпиля на небольшом барабане. На острие этого конуса сияла пятиконечная звезда в лавровом венке. Судя по размерам, всего этажей должно было быть около полусотни; сооружение, вполне достойное Третьего Рима. Виктору пришло в голову, что название Эмпайр Стейт Билдинг — Имперское Государственное Здание подходило к этому колоссу гораздо больше, чем к известному американскому небоскребу.
Они прошли к входу по широкой, чисто выметенной от снега дворниками лестнице мимо ряда то ли колонн, то ли столбов в античном стиле, несущих на себе гроздья уличных светильников.
