— А чтобы, скажем, такой умник, как ты, письмо о пяти листах за месяц не осилил?
— Это можно, и даже не сильно трудно. Даже твои человечки подойдут, но только надо, чтобы каждую букву не один обозначал, не два и не три по очереди, а самое малое полтора десятка.
— Ой, это как же писать-то муторно будет — я ведь и с простыми совсем замаялась.
— Можно особую доску сделать, с ней и писать, и читать станет совсем просто.
Через полчаса с бабкиного двора выехали два возка. Один повез Мятного в Лефортовский дворец, а второй — Анастасию Ивановну на Ордынку, где жил купец Иконников. С ним следовало полюбовно договориться насчет того, что его писарь отныне переходит в императорское услужение. Потому как не оставлять же в чужом дому человека, знающего секрет царской переписки! Вообще-то, конечно, никуда бы купец не делся, явись к нему царский мажордом Афанасий Ершов при взводе семеновцев — в такой малости майор Шепелев не отказал бы своей ненаглядной американской княгине. Но это означало раскрыть, что у скромной бабушки, живущей на краю Дорогомиловской слободы, возможности куда больше, чем это считают даже те, кто давно ее знает. Кроме того, при таком раскладе никаких добрых чувств к ней купец никак не затаил бы, скорее наоборот, что было совершенно без надобности. И, наконец, бабка считала, что прибыль, которая сама так и просится в карман, упускать ни к чему, а здесь был именно такой случай.
Купец встретил Анастасию Ивановну уважительно, даже напоил ее кяхтинским чаем, после чего услышал, что его счетовод понадобился аж самому царю. Мол, он давно искал такого человека, бабка про это случайно узнала и решила послужить его императорскому величеству.
— Ох, — вздохнул купец, — вот просто так взять и отдать? Разорюсь ведь, если начну раздавать свое даже таким людям, как ты, уважаемая. Разве ж даром такие дела делаются?
— Да кто же про даром-то говорит, Сергей Порфирьевич! У меня такого отродясь заведено не было. Но и разорять до нитки тебя не буду, мне много не надо, двухсот рубликов вполне хватит.
Купец даже не сразу сообразил — ему, оказывается, не то что не дают денег за Мятного, но предлагают еще и доплатить. Сообразив же, изумился:
— Ты, никак, совсем из ума выжила, старая?
— Вот только потому, что растерялся ты от великой милости, я тебя и прощаю, — поджала губы бабка. — Писарь-то твой самому императору нужен! А его величество добро никогда не забывает, точно тебе говорю. Я ведь с ним, как с тобой, цельных два раза встречи удостоилась!
Надо сказать, что лгать без пользы Анастасия Ивановна не любила и сейчас говорила чистую правду. Так, как с купцом, то есть за столом, да чтобы на нем еще и чай был, она сидела с царем всего два раза.
— И, значит, ежели про тебя кто близкий царю вовремя доложит, то обязательно его величество тебя пригласит, дабы сказать спасибо. А уж коли ты в таком разе не сообразишь, что царю подарить да о чем с ним поговорить после этого, то зачем тебе тогда деньги, этакому дурню?
— Ты, что ли, про меня царю слово скажешь? — не поверил купец.
— Нет, я-то не настолько к нему вхожа, но в сродственниках у меня знаешь кто? Сам Афанасий Ершов! Большой человек, он теперь не просто главный камердинер при царской особе, а целый мажордом. Уж он-то сообразит, что и когда шепнуть.
Иконников задумался. Про бабку говорили многое, но то, что слово она держит всегда, сомнению вроде не подвергалось.
— Так, значит, за сто пятьдесят рублей ты…
— Сто восемьдесят, милостивец. Да и то сейчас ты дашь мне всего двадцать пять — не для наживы, а порядка ради. Остальное — сразу после того, как с его императорским величеством побеседуешь.
Вечером следующего дня Анастасия Ивановна посетила Лефортовский дворец — посмотреть, как там Ершов устроил ее подопечного. И поинтересоваться, придумал ли тот уже новую тайнопись с доской или пока нет. Кроме того, следовало поговорить с мажордомом по поводу того, что скоро наступит третье июля, когда постоялец поведет себя несколько необычно.
Мятного устроили хорошо, в двух комнатах с мебелью на первом этаже, рядом со столярной мастерской, оборудованной по приказу императора. Чуть дальше была слесарная, но туда вообще никого, кроме Нартова, не пускали.
— Это кем же я в этакой роскоши буду? — вопросил Александр Тихонович, когда в его комнаты вошла посетительница.
— Главным императорским математиком, — последовал ответ, — если, конечно, дурью маяться не станешь. Но это вряд ли, ты муж с понятием, так что скажи мне лучше — как там твоя тайная доска?
— Заходи, покажу, — распахнул Мятный дверь, ведущую во вторую комнату. — Вот она.
Анастасия Ивановна увидела деревянный квадрат примерно десять на десять дюймов. На нем, прижатый двумя рейками, лежал разграфленный лист бумаги. В самом низу его слева направо шли цифры от одного до тридцати, а слева сверху вниз шли буквы, причем уже без тех, что вычеркнул из алфавита царь. Там же располагалась круглая деревяшка, по которой могла ходить вверх-вниз тонкая горизонтальная планка. Точно такая же была под квадратом, ее планка торчала вверх. Все остальные клетки бумажного квадрата были заполнены человечками.
— Напиши мое имя, — попросила бабка.
— С превеликим удовольствием. Значит, первая буква в нем "аз". Ставим вот эту планку на цифру один, а вот эту — на букву. Нужный нам человечек находится на их пересечении. Вторая буква — "наш", ставим эту досочку на два, ту — на "наш", и смотрим фигурку. Потом идет снова "аз", но это уже третья буква, переводим на цифру три — видишь, буковка-то та же, а человечек другой!
— А читать как?
Вместо ответа Мятный показал еще один лист бумаги. Он был похож на тот, что лежал, закрепленный в квадрате, только вместо букв там были человечки, а вместо человечков — буквы.
— Это набор нумер один, для первого листа, — пояснил Александр Тихонович. — Вот второй нумер. Ежели в письме будет второй лист, то пользовать надо уже его. Вот третий. Больше не успел, я ведь обещал на пять листов, но к завтрашнему полудню точно сделаю.
— Ох, будь я раза в три помоложе, так и расцеловала бы, — восхищенно сказала бабка, уяснив, как обращаться с тайнописной доской. — Но раз уж годы мои не те, то прими, будь добр, пятьдесят рублей. Да сделай еще одну такую доску с наборами — не самой же себе мне письма писать.
Утром третьего июля Мятный проснулся рано. Так как место было новое, то он не знал, где тут раздобыть водки, однако был полон решимости немедленно выяснить это. Но никуда идти не пришлось. На столе стояла большая зеленая бутыль из мутного стекла, рядом — серебряная стопка, а все оставшееся место было уставлено закусками.
