— Выкладывай, что на сердце. Не пойму я твоей тоски. Впрямь, что ли, грога выпить? Подергать Морскую Девку за усы?
Соболевский ушел и вскоре вернулся с двумя изящными венецианскими бокалами, трофеями давнего абордажа.
— Польша на Русь саблю точит.
Карстен Роде некоторое время переваривал известие, потом пожал плечами и сделал огромный, истинно корсарский глоток.
— Что-то раньше тебе ничего не мешало с витальерами из ляхской земли воевать.
— Ладно дело — лихой люд, морские разбойники да прибрежные станичники. Совсем иное дело — на родину руку поднять. На короля, старинные рода шляхетские, простых людей из ополчения.
Роде прошелся до прикорнувшего вахтенного, сделал ему внушение, вернулся назад.
— Я политикой не интересуюсь, на то в Москве дума есть, государь да опричнина. Но что-то не припомню, чтобы мы вторгались в коронные польские земли, или когда-нибудь хоругви ляхов приходили в Ливонию.
— Пока что не было такого, но не за горами час, когда случится непоправимое.
— Трудный у тебя выбор, — вздохнул Роде. — Я бы и сам не знал, что делать, коли Русь на землю данов пошла бы. Вернее всего, остался бы верен великому князю московскому, но кто его знает…
— Тебя прогнали из страны, лишили земель и титула. Да и обычаи данские, сколь бы мало я их ни разумел, немного иные, чем славянские. У нас поднять меч на родную землю — грех великий.
— А если две династии борются? Или смута?
— Вот до сих пор так и было — смута, один род на другой хоругви водит. Оттого и пришел я на русскую службу, чтобы не участвовать в этом безобразии.
Роде мрачно допил грог.
— Честно сказать, не обрадовал ты меня, пан Соболевский. Выходит, случись Руси с поляками сцепиться, придется мне искать нового атамана для абордажной команды флагмана?
Тут ему пришла в голову еще одна шальная мысль.
— А если захочет король Польши сильным флотом обзавестись, не встретимся ли мы с тобой в бою?
Ежка отшатнулся от него, как от прокаженного.
— Я на своих руки не поднимаю.
— Так кто в таком разе тебе своим сделается?
— И Русь для меня мила нынче, и родина. Выходит, придется мне повесить саблю на гвоздь, и заняться выращиванием брюквы.
Карстен Роде попытался представить себе взбалмошного и вспыльчивого рубаку Соболевского, смиренно идущего за плугом, не смог и расхохотался.
— Вряд ли у тебя выйдет сделаться простым обывателем. Если только в монастырь запрешься.
— Это — если кто в женский монастырь пустит — серьезно сказал Ежка. — Знаю я одну настоятельницу на Гадючьих Мхах…
— Вот таким ты мне больше нравишься, — капитан похлопал своего главного абордажника по плечу. — Не забивай голову, мой тебе совет. Жизнь — она хитрая штука, сама распорядится. Может, и не подерется Москва с ляхами.
— Хорошо бы, чтоб не подралась.
Они помолчали.
— А знаешь, почему мы в море не уходим на добычу, или в Нарву не возвращаемся?
— Известное дело, какого-нибудь ганзейца подстерегаем, что вдоль берега попытается прокрасться к Ревелю. Приказ, поди, был пресекать каботажное плавание, пока сухопутная рать подбирается к крепостям ливонским.
— Купцы после нашего прошлого рейда не скоро оправятся. Не без числа же у них корабли!
— Тогда чего торчим в этой дыре? Скоро днища коггов да лодий ракушками порастут, плестись начнем, будто утки беременные.
— Ждем мы князя Басманова. Голубиная почта донесла — будет вскорости здесь. Велел все планы забросить и ждать. Особое дело назревает.
— Басманов… — почесал в затылке Соболевский. — Надо его расспросить про поляков. Опричный воевода наверняка знает всю подноготную.
Через два дня, ближе к вечеру, с берега затрубил зычный рог Ярослава. На воду кинули кожаную лодку, сам Роде направился встречать высокого гостя.
— Маловата посудинка, — заметил Басманов, не здороваясь.
Датчанин огляделся.
За опричником стоял Чернокрылый Легион едва ли не полным составом. Да и засечников у Ярослава прибавилось.
— Сейчас исправлюсь, — пообещал датчанин, зашел по колено в море и принялся размахивать по-особому факелом.
Вскоре прибыли еще лодочки.
— А ваш «Федор» стоит в Нарве. Наскочил на бревно, чинится. Так что располагайтесь по остальным пяти коггам, — сказал датчанин, обнявшись с назгулом. — А бабы ваши где? Этих двух валькирий я вижу, а белобрысая ведьма куда подевалась?
Майя и Тора, довольные новым прозвищем, захихикали.
— По особому делу услал я ее, — сказал Басманов. — Не скоро свидитесь. Что, медведь данский, запал на девицу?
— Стар я для такой егозы, — насупился Роде. — Просто не привык этих орлов видеть без нее.
— А что Соболевский? Не просился еще на берег списаться?
Роде посмотрел на Басманова с откровенным испугом. Простодушный гигант всегда с определенной опаской относился к опричнику, чья проницательность и въедливость вошла на Руси в поговорку.
— Скулит чего-то, — неопределенно буркнул датчанин. — Говорит — в монастырь уйдет. Женский.
— Надо мне с ним перемолвиться… — Басманов самолично поймал брошенный с борта флагмана конец, стал карабкаться по узловатому канату. Добравшись до середины, крикнул: — Тащите, стар я уже для такого дела!
Соболевский встретил его сабельным салютом, отвесил изысканный поклон. Вся абордажная команда была построена вдоль борта, вытаращив глаза и сомкнув щиты.
— Ты бы еще из пушек да пищалей велел палить, — проворчал князь. — Давай попроще, шляхтич. Накорми, что ли, гостей с дороги.
— Все готово, по-простому, но от души, княже.
Басманов придирчиво оглядел стол, состоящий из досок, брошенных поверх четырех бочонков, накрытых трофейным парусом.
— Разносолов заморских много, а пожевать чего-нибудь, дабы плоть усладить не сыскали?
— Так что у врага берем, тем и кормимся, — развел руками Роде, вскарабкавшийся наверх вторым номером. — Запасов из Нарвы дней на двадцать хватает, не более. Рыбку зато сами ловим. Мои мавры отлично ее готовят. Отведай, князь, пальчики оближешь.
Басманов обреченно вздохнул, сел на ящик из-под огненного зелья, уставился на рыбу с ненавистью.
— Не люблю я гадов морских. Мне бы зайчатинки…
— Я людей отряжу поутру, настреляют дичи, — пообещал Роде.
К столу сел ангмарец, датчанин, поляк и случившийся на борту флагмана командир второго по величине когга, мрачный белобрысый чухонец по прозвищу Булава. Был он совсем недавно витальером, но, прослышав о каперском флоте, сам явился наниматься на службу. Зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Перед опричником он робел и прятал глаза, больше слушал, чем говорил.
