- А того! Где гарантия, что ты по нам не выстрелишь?
- Чего? Не боись, не стрельну!
«Ага, стоит в простенке, прямо у стены». — Определил я.
- Давай так, я сяду на мотоцикл и уеду, а напарник мой покараулит, чтобы ты глупостями не занимался.
Я нежно кладу ППД на землю, и вытягиваю из кобуры ТТ. Взвожу курок «Интересно, где заложница эта?»
- Не, начальник, плохо ты торгуешься! Я этой девке мозги сейчас вышибу, чтоб ты думал быстрее…
«Чёрт, он же время тянет, в расчете, что на стрельбу немцы среагируют!» — осеняет меня.
Пытаюсь сесть на корточки. Из–за раны левая нога слушается плохо, но пока держит. Так, подоконник метрах в полутора от земли.
Внезапно в доме бахает винтовочный выстрел, и раздаётся истошный женский визг.
«Вот гад!» — Я выпрямляю обе ноги.
- Не зассал началь…
Бах! Пуля входит полицаю под подбородок. Ох, не зря я в своё время настрелял в МП–8 себе второй разряд.
- Зельц, пулей сюда! — ору я.
Из палисадника, как медведь из малины, выламывается Люк. Оба бегут к дому, а я сползаю по стене.
Люк ломится в сени. Зельц останавливается передо мной:
- Товарищ старший лейтенант, Антон, что с вами?
- Да, ногу немного зацепило.
- Я… я сейчас перевяжу вас.
- Не надо. Я уже сам справился. Ты лучше на двор сходи, там мужик какой–то валяется. Вроде, живой был.
Подобрав ППД, я опёрся о стену и встал. «Надо посмотреть, кто там такой продвинутый был, что заложников догадался взять…»
С некоторым трудом — адреналин из крови уже улетучился, я дохромал до сеней и, взобравшись по лестнице, вошёл в дом.
В большой, когда–то чисто убранной комнате, я увидел Люка, бормочущего что–то успокаивающее молодой девчонке, которая сидела на полу у русской печи, обнимая двух мальчишек лет четырёх. На печке я заметил следы от пулевых попаданий. Застреленный мной полицай лежал на полу, вытянувшись во весь рост. Рядом валялся обрез трёхлинейки.
«Мда, дядя, желание покуражиться сыграло с тобой злую шутку. Если бы ты не жахнул в печь, желая поторопить Люка, может и был бы у тебя шанс опередить меня. И уж точно, ты бы от окна не отвлёкся». — Подумал я, усаживаясь на лавку.
- Сань, слышь, а чего вы пальбу открыли? — задал я Люку, давно волновавший меня вопрос. — И что с рацией твоей?
- А, я сам дурак. Аккумулятор посадил. Видимо забыл ночью выключить. А со стрельбой… Это у Зельца нервы не выдержали. Падлы эти, — кивок в сторону трупа, — дядьку. Ну, что нас молоком по утру угощал — к стене колышками прибили. А он — мужик пожилой уже был, вот у него сердце от боли не выдержало.
Что–то ухнуло у меня в груди.
- За что его так? — просипел я не хуже, чем застреленный мной полицай.
- Это я виновата… — всхлипывая, сказала вдруг девушка. — Дура яааааа….
- Так, гражданочка, давайте без рыданий! — попытался вернуть разговор в конструктивное русло Саша.
- Яааааа, бинты постиралаааа, и на забор по привычке повесилаааа… — захлёбываясь проговорила девчонка.
- Дядькоооо Остап увидел, и пошёл их снимать, а тууут немцы в деревнююю приехалиии… Вот он и пошел их молокооо… угощааать…
- Так, девонька, плакать позже будешь, а сейчас по порядку рассказывай! — прикрикнул я на неё.
Странно, но подействовало, а может, это немецкий плащ мне солидности придал, но девушка вытерла глаза и продолжила уже более внятно:
- Немцы уехали, но тут как раз этиии гады приехалииии, — и она показала рукой на труп. — А Федька, ко мне давно уже приставал… Ещё до войны, когда я к дядьке Остапу на каникулы приезжала.
- С этим понятно… — прервал я её, а бинты–то откуда?
- Так у нас в сарае лейтенант раненый отлёживался. Танкист он.
«Так вот почему форма серая…» — понял я…
Стукнула входная дверь, и в сенях послышались шаги. «Зельц, скорее всего. Что–то быстро он…» — подумал я.
- Товарищ лейтенант, помогите мне, пожалуйста! — донеслось из «деревенской прихожей».
Люк, не задавая лишних вопросов, встал и вышел в сени. Вскоре они внесли в комнату высокого молодого парня, одетого в замызганную и изорванную серую гимнастёрку и тёмно–серые бриджи. Лицо его «украшала» богатая коллекция синяков и ссадин. Левый глаз заплыл так, что было непонятно видит ли он им вообще. Кисть и предплечье его левой руки были замотаны тряпками, а на чёрных петлицах действительно красовалось по два «кубаря».
- Давай его на лавку положим, — предложил Люк Дымову.
- Лучше — на пол. — Вмешался я: — На полу просторнее и падать некуда.
- Ты бы, Антон, чем шутить — сбегал бы, да мотоцикл во двор загнал.
- Извини, дорогой… Бегать мне сейчас — ну совершенно не с руки… Точнее — не с ноги.
- Это почему же? — странно, что Люк не заметил, что я хромаю.
- Дядя — пиф–паф, ножка — бо–бо! — жизнерадостно, на сколько смог, пояснил я. — Так что, товарищ лейтенант, сами за транспортом пи… идите. А ещё лучше, если шутки отбросить, если ты сбегаешь и пригонишь мой мотоцикл, а я пока танкиста обихожу.
Немного полюбовавшись на удивлённую Сашкину физиономию, я отлепился от лавки и похромал к лежавшему на полу танкисту.
- Ну, блин… Партизан хренов. Ты так бодро под окнами скакал, что я и не заметил…
- Не заметил — это хорошо. Но, за моим байком ты, всё–таки, сбегай.
Осмотрев руку танкиста и поняв, что имеет место перелом лучевой и локтевой костей, а также сильный ушиб мягких тканей кисти, я перешёл к осмотру головы. (Вас, наверное, удивляет, отчего я так спокойно говорю о ранах, и даже диагнозы какие–никакие ставлю. Всё очень просто: в ранней юности, я медучилище закончил и даже два года отработал в операционной. Ну, а если добавить к этому, что руками и ногами я размахиваю вот уже четверть века, то уж в чём–чём, а в ушибах я разбираюсь.)
«Так, вроде ничего страшного — поверхностные рассечения. Выглядит страшно — но совершенно неопасно», — думал я, аккуратно ощупывая голову пациента. Попутно я продолжал «опрос местного населения»:
- Гражданочка, а как давно о… командир у вас?
- Две недели, как его дядька… — всхлип, — Остап — ещё один всхлип, — за речкой нашёл. Товарищ командир без памяти был. Неделю почти в себя не приходил.
«Странно, рана пустяковая, а без памяти… Может, контузило его? Или сотрясение?»
- А вас, девушка, как зовут?
- Лида?
- Вы комсомолка?
- Да, товарищ… — тут она присмотрелась ко мне повнимательней и осеклась.
Её можно было понять, встреть я фотографию себя нынешнего неделю назад где–нибудь на просторах Интернета, ни за что не определил бы, кто на картинке изображён! Немецкий мотоциклетный плащ, измазанный грязью и кровью, из–под него выглядываю непонятные пятнистые штаны. Немецкую каску я оставил в мотоцикле, а пилотку потерял во время всех этих скачек, поэтому моя голова была украшена прямо–таки колтуном из мокрых и припорошенных уличной пылью волос. Добавим к этому трёхдневную небритость и нездоровый блеск глаз — и образ «грозы пионерских лагерей» готов.
