– Спасибо тебе огромное, Берни, – сказал Стэнтон. – Если б не ты, я бы умер.
– Ну да, если б я не принесла то, за чем ты меня послал.
– Невероятно, что ты все бросила и отыскала меня. Так мило.
– Вообще-то бросать было нечего. Я обычная богатая девушка, утомленная бесцельной жизнью. Как многие из моего сословия, я отменно образованна для абсолютной пустоты.
– А как же борьба за женские права? Ты говорила, вновь этим займешься. Когда мы прощались в Вене.
– Боюсь, это отошло на задний план. Сейчас над всем главенствует Ольстерский кризис, и многие женщины, позабыв о половой солидарности, заняты им. Ты не представляешь, как все накалилось…
– Берни, – перебил Стэнтон, взяв ее за руку, – когда я лежал в бреду и ты беседовала со мной, ты говорила кое-что о себе и своих чувствах…
Ему вдруг напрочь расхотелось говорить о политике, которая его никогда особо не интересовала. Хотелось говорить о Берни.
– Ах, это… – Она опять прелестно зарделась. – Я просто пыталась тебя поддержать. Так, болтала… Может, и хорошо, что ты был в бреду, иначе от скуки умер бы, не дождавшись своих иголок!
Стэнтон сжал ее руку чуть крепче:
– Кажется, ты говорила, что думала обо мне и хотела бы вновь увидеться.
Берни отвела взгляд, уставилась на покрывало. Свободной рукой нервно его потеребила. Потом посмотрела Стэнтону в глаза:
– Да, наверное, я так сказала, но все это чепуха, правда? У тебя загадочный душевный груз, с которым ты носишься как с писаной торбой. А в Вене ты дал деру, точно испуганный кот.
Стэнтон хотел что-то возразить, но она продолжала:
– Нет-нет, я не в претензии. Так мы условились, и ты соблюдал договоренность. На балконе я чудесно позавтракала и потом ушла с гордо поднятой головой. Не беспокойтесь, мистер Стэнтон, я не рассчитывала, что в оплату за роль сиделки вы в меня влюбитесь. Если честно, я была рада уехать из Ирландии. Сейчас там совсем невесело, как и во всей Британии. Нет, у нас не арестовывают целые сословия, как здесь, но улицы забиты войсками.
Стэнтон не хотел менять тему. Он собрался сказать, что Бернадетт не права, что после Вены он ежедневно о ней думал. Однако новость его ошеломила.
– Войска на улицах? В Британии?
– Господи, ты же ничего не знаешь! Мы все время говорили о Германии, и я забыла рассказать, что творится на родине. Все закрутилось недавно. После убийства мистера Черчилля.
Стэнтон чуть не подавился супом.
– Черчилль убит? – выговорил он. – В 1914-м?
– Ну да, а какой у нас год-то? Это было просто ужасно. На митинге Черчилль выступал с речью о гомруле.[28] Говорил в своем духе – мол, предатели-тори угрожают поддержать военных в насильственном противодействии закону. Конечно, так оно и было бы. И кто-то его застрелил.
– Кто-то?
– Ольстерский юнионист. Он даже не пытался скрыться. Нет, он гордился своим поступком. Дескать, предатель – Черчилль, который хочет разрушить Соединенное Королевство, а он – патриот, защищающий королевские земли. Ясное дело, страна взбаламутилась, и далеко не все на стороне мистера Черчилля. Представь, многие считают убийцу героем. А Ирландия обезумела. Взрывы. Бунты. По Дублину открыто разгуливают вооруженные республиканцы.
Стэнтона зазнобило. На глазах закипали слезы.
– Что с тобой, Хью? Ты весь дрожишь. Я понимаю, новость ужасная, но многие призывают к спокойствию…
Стэнтон откинулся на подушку и уставился в потолок.
– Нет, ты не понимаешь, Берни. Черчилль необходим. Он спас нас…
– Спас? От чего? Да, он ускорил развитие флота, но на кой черт нужен этот флот, если все заняты раздиранием на части собственной страны и никто не помышляет о войне с другими государствами. Знаешь, он мне тоже нравился. Смелая позиция по Ирландии, жесткие отзывы о суфражистках. Но он был всего лишь министром. Что значит – он нас спас?
– Ничего. – Стэнтон справился с собой. – Просто я думал, что ему суждены великие дела. Хотя, может, великие дела и не потребуются, кто его знает.
– Боюсь, потребуются. В стране все вцепились друг другу в глотки. Сто тысяч вооруженных сторонников Карсона взяли под контроль Белфаст, но армия не желает разбираться с ними. Причем не солдаты, а генералы! По-моему, военные берут пример с нынешней Германии. Некоторые полки заявили, что не станут подавлять ирландский гомруль, что бы там ни говорил закон. Похоже, только личное вмешательство короля предотвратило их марш на Вестминстер. Поверь, сейчас никого не волнует избирательное право женщин. Если честно, складывается такая картина, что парламента вообще не будет, избирать станет некуда. Так что я обрадовалась возможности все это оставить и немного поиграть во Флоренс Найтингейл. Ведь жизнь – не только политика, да? Я к тому, что у человека должна быть просто жизнь. Я этого хочу… Но ты, может, не хочешь. Или хочешь?
– Хочу, Берни. Я очень хочу просто жить. Очень-очень хочу.
На другой день он оплатил счет, поблагодарил врачей, все еще удивленно качавших головами, и покинул больницу. С помощью Бернадетт спустился по внушительной больничной лестнице и сел в такси.
В квартире он ожидал увидеть пустые бутылки на столе, заплесневелый хлеб и сыр, оставшиеся с ужина в день смерти кайзера. Но квартира сияла чистотой: на полке свежие продукты, на столе свежие цветы, постель застлана свежими простынями, в открытое окно струится свежий воздух.
– Сюрприз! – улыбнулась Бернадетт. – Не в моих правилах убирать за мужчиной, но поскольку у тебя еще дырка в животе, я решила сделать исключение.
Оглядев комнату, в углу Стэнтон заметил кожаные баулы. Последний раз он их видел в венском гостиничном номере.
Баулы были пусты, потому что все наряды Бернадетт висели на плечиках в шкафу.
– Чуть-чуть нахально? – спросила Берни.
– Ничуть, – заверил Стэнтон.
– Пока рана хорошенько не заживет, тебе, конечно, понадобится сиделка, и я подумала, что могла бы взять эту роль на себя. Но я в секунду соберусь и уеду, если ты…
Стэнтон ее обнял и поцеловал.
– Идем в постель, – задыхаясь, прошептал он между поцелуями, которые ему вернули.
– А как же твой живот? – выдохнула она. – Там же рана.
– Я рискну.
– Ради бога, не потревожь швы. Просто ляг навзничь, все остальное я сделаю сама.
Всю следующую неделю Стэнтон не покидал дома, восстанавливая силы. Бернадетт покупала продукты, готовила и заботилась о нем. И каждую ночь они любились.
Именно любились. Стэнтон это понял. Он снова влюбился. Что прежде казалось совершенно невозможным.
Бернадетт чувствовала его виноватость.
– Тебе кажется, ты предал жену, да? – однажды в предрассветный час спросила она, сев в постели и закурив свою обычную сигаретку.
