…К каким именно воротам подъехала её закрытая карета, Нвард не запомнила — темно было. Два евнуха, стерёгшие «султанскую невесту», толстые и чёрные, зашевелились. Один вылез наружу, другой красноречиво показал на открытую дверцу: на выход, мол.
Девушка поджала губы и вышла. Тут же цепкие пальцы евнухов сжались на её предплечьях как оковы.
— Пустите! — рассерженно крикнула она. — Больно же!
Её стражи чуток ослабили хватку и провели Нвард в гулкий вестибюль, где сияла огромная люстра. Здесь новенькую встречал сам кизлярагасы — начальник чёрных евнухов.
Это был человек высокого роста и в меру упитанный, с лицом красивым и достаточно мужественным, безо всякого женоподобия, свойственного кастратам. Его кожа не была того же угольно-чёрного цвета, что у евнухов, сопровождавших Нвард, а отливала светлой бронзой. Черты лица тоже не походили на негритянские — нормальные губы, прямой нос. С виду — обычный европеец, только очень уж смуглый. Как нарекли его родители в далёкой Абиссинии, он и сам уже не помнил, а османы[131] прозвали его Большим Мустафой.
Кизлярагасы бегло осмотрел Нвард и протянул руку в сторону покоев — прошу, дескать. Когда девушка оказалась в просторной комнате, застеленной ковром, столь толстым, что нога проваливалась в ворс по щиколотку, Большой Мустафа присел на тахту, вздыхая устало, и спросил на турецком:
— Владеешь языком осман?
— Владею, — ответила девушка не без вызова.
— Тогда раздевайся.
— К-как? — растерялась Нвард.
— Полностью, — спокойно ответил кизлярагасы и пояснил: — В мои обязанности входит отбор новых девочек-рабынь, а чтобы им повезло попасть в гарем, они должны обладать превосходной фигурой. Раздевайся, мне нужно тебя осмотреть.
Девушка, укрепляя свой дух соображениями о том, что евнух не мужчина, а так, недоразумение, сняла с себя всю одежду и выпрямилась, пылая от гнева и стыда.
Большой Мустафа обошёл её, внимательно разглядывая и одобрительно цокая языком.
— Ноги стройные, ровные… — бормотал он. — Бёдра крутые, талия узкая… Грудь высокая… — Потрогав прекрасную выпуклость, кизлярагасы удовлетворённо отметил: — Тугая.
Хлопнув в ладоши, он добился того, что двери распахнулись. Нвард тотчас же прикрыла грудь руками, но в комнату, низко кланяясь Большому Мустафе, вошли карийелер — служанки гарема. На вытянутых руках они внесли пышное платье вполне европейского покроя. Следом появилась баш хасеки, мать первого сына Решада Мехмеда, считавшаяся «яблоком» султанского глаза. Это была изрядно располневшая женщина с красивым, обильно напудренным лицом. Придирчиво осмотрев дрожавшую Нвард, она милостиво кивнула Большому Мустафе.
— Ты хорошо говоришь на нашем языке? — спросила баш хасеки.
— Ты же слышишь, — ответила Асатурова.
— Не дерзи. Кто были твои отец и мать?
— Мой отец — негоциант, у него большие магазины в Эривани, Ростове и Катиндаре.[132] Мать заведует женской гимназией в городе Карс. А почему вы говорите — были? С ними что-то случилось?!
— Да что с ними могло случиться? — небрежно пожала плечами баш хасеки. — Наверное, живы и здоровы. Просто тебе надо привыкнуть к тому, что у тебя их больше нет. Забудь о тех, кто остался за стенами Долмабахче. Теперь ты здесь, и единственный человек, о котором ты должна думать и помнить, кому обязана служить душой и телом, — это наш султан.
Нвард смолчала, а Большой Мустафа вопросительно посмотрел на «яблоко» султанского глаза.
— Достойна, — буркнула баш хасеки и удалилась.
Кизлярагасы довольно потёр руки и сделал жест карийелер. Служанки живо обрядили Нвард в новые одежды и повели за собой, с поклонами пропустив в подобие будуара, где отныне ориорд Асатуровой выпало жить. Кысмет, как говорят турки. Судьба.
Девушка подошла к окну, за которым переливался в лунном свете Босфор, и заплакала, разглядев на том берегу мерцающий огонёк костра. Это мерцание словно манило издалека, из свободного края, ставшего недоступным. Сможет ли она хоть когда-нибудь приблизиться к тому пламени настолько, чтобы обогреть руки?..
Начались томительные и скучные будни. Асатурову обучали музыке и танцам, поэзии и всем видам любезного обхождения в обществе, а опытные рабыни преподавали теорию соблазна и обольщения — Нвард познавала тайную силу взглядов и особых слов, переливов ароматов при изменении позы, ритма дыхания, а также множества иных тонкостей, составлявших искусство управлять телом немолодого султана-калифа.
Гарем — это всего лишь женская половина жилища в мусульманском доме, гаремлык. Однако то, что веками творилось в «Доме радости» у османских султанов, давно уж вышло за пределы простого убережения жён от посторонних мужчин.
Одалиски, всю свою жизнь проводя в замкнутом пространстве, переполняли гарем сексуальной энергией, здесь самый воздух был пропитан сладострастием. Гречанок, иудеек, голландок, полек, британок, австриек, испанок, француженок, персиянок обрекали на долгое томление, исход которого был предрешён.
Правда, даже османов не миновали новые веяния, смягчавшие средневековые нравы. Лет семьдесят назад милостью султана Махмуда II все женщины гарема обрели право гулять по улицам Стамбула в своих накидках из цветного, сверкающего шёлка, но Нвард эта вольность пока что не касалась.
И вот однажды скучное течение буден было нарушено. Смуглые карийелер обмыли армянскую невольницу, удалили все излишки волос на её теле с помощью воска, умастили благовониями — и проводили в хамам.[133] Там, у бассейна, на своём троне восседал султан, дозволяя девушкам развлекать своё величество играми и плесканием в воде.
Храня каменное выражение на лице, Нвард опустилась в тёплую воду бассейна, «одетая», как и все, — с одним лишь кусочком полупрозрачной ткани, обёрнутым вокруг бёдер. Кизлярагасы поместил на поверхность воды деревянный насест, и султан — пожилой, обрюзгший осман с седою бородой и выпиравшим пузом, сразу оживился.
Девушки стали взбираться на насест, а Решад Мехмед принялся окатывать их холодной водой. Одалиски визжали, ныряли в бассейн, играя, роняли повязки. Нвард эти дурацкие потехи скоро надоели, но опытный слуга, смиренно стоявший позади султана, немедленно нашептал Большому Мустафе, чтобы тот готовил Асатурову, — владыка османов изволит потратить свой ночной отдых на армяночку из Вана…
…В ушах у Нвард засели шепотки наставниц, и она следовала незыблемым канонам гарема — вошла в опочивальню одна, подползла к султанской кровати и взошла на ложе там, где помещались его ноги. Девушка дрожала, стараясь не смотреть на того, кто минуту спустя лишит её невинности и чести, в ней всё восставало против подобного непотребства, а рыхлое султанское тело вызывало тошноту. Она сдерживалась изо всех сил, но, когда на её бедро опустилась влажная ладонь султана-калифа, терпение Нвард лопнуло.
