— За Империю! — закричал генерал.
Ударил барабанный бой. С новой силой запели трубы. Одетые кто во что горазд солдаты строевым шагом тронулись на противника, который не шел встречать их таким же строем, а рассыпался на мелкие группы.
Варкусу сначала казалось, что стоит подойти ближе и враг будет повержен, но стоило шеренгам подойти на расстояние выстрела как 'островки' отступили, не забывая стрелять по неприятелю. Трижды повторялось подобное, а затем неожиданно перед поредевшими трансильванцами возник монолитный зеленый строй.
Залп! Залп! Залп!
Три волны свинца обрушилось на солдат Трансильвании. Смывая и без того невеликий воинский дух…
А когда слева раздалось 'Ур-ра!' и эскадроны драгун влетели в не успевших перестроиться пехотинцев, строй посыпался, будто карточный домик от легкого дуновения ветерка…
Пять полков в одно мгновение превратились в безумное стадо бросившееся бежать куда глаза глядят, кинув на поле брани все свои штандарты. Толпы ломанулись в лес, а разгоряченные драгуны рубили и топтали обезумевших врагов между деревьев. Генерал Варкус был ранен пистолетным выстрелом в голову, в последний момент его адъютанты успели вывести его бессознательное тело к своим позициям.
Это случилось пятнадцать минут назад и командующий не знал, что теперь делать. Фактически, после этой контратаки русских бой превратился в бесконечную перестрелку, переходящую кое-где в отчаянные штыковые схватки.
С каждой минутой положение зажатой между двух сторон армии Таля становилось все хуже и хуже. А численное превосходство, казавшееся панацеей от русских варваров, обратилось в яд гадюки — паника отступающих, а если быть правдивым, то и бегущих войск первой линии, подорвала дух трансильванцев настолько, что они готовы броситься наутек при первой возможности! Сдерживало солдат только одно — полки в бело-черных мундирах…
* * *
Два дня спустя.
Проводник русской армии — Горус Пискалис, чудесным образом переживший все перипетии скоротечной военной операции могучего северного соседа, а теперь наверняка еще и хозяина, пребывал в простодушном неведении о том, что на его глазах произошли события, напрямую влияющие не только на внутреннюю политику России, но и на внешнюю.
Хотя потомку греческой полукровки и валашского кватерона по большему счету на это плевать — лишь бы русские выполнили то, что обещали…
До Онешти остался всего один дневной переход — меньше полутора дюжин верст. Однако из-за каменистой почвы и множества мелких камней, выбивающих подковы быстрее кузнечного молота, дойти до своих в срок оказалось не так просто. И ладно бы свободно завершить поход, так ведь наседают проклятые имперцы, вот-вот перекроют единственный проход к городу. А надеяться на то, что баварец генерал-майор Зигмунт Хельц сможет найти еще один отряд для новой помощи — смерти подобно.
Вот и гнал Митюха всех вперед не взирая ни на стоны, ни на жалобы, ни на приказы более старших по званию соратников, которые вздумали проявить ослиное упрямство в тот момент, когда дорога каждая минута!
Прохор взирал на разгромленный штаб противника со смесью удовлетворения, гордости и щепотью печали. И вроде его братья совершили очередной воинский подвиг: не одни конечно, но и вклад внесли ощутимый — прорвали заслон кирасир, отбили две из трех артиллерийских батареи и вдобавок одними из первых ворвались на холм, где располагался вражеский штаб. Любой согласится — перечисленное выше немалый повод для гордости, если бы не одно 'но' — фельдмаршала Шереметьева во время контратаки кирасир ранило в голову. Будь они в Корпусе, под приглядом знахарок или вовсе императрицы, то за жизнь именитого воина и полководца удалось бы побороться, но в этих условиях, когда через полчаса потребуется спешно ставить на ноги изможденных бойцов и гнать вперед, не считаясь с усталостью — это подобно смертельному приговору…
— На все воля Господа нашего, — прошептал Прохор и перекрестил едва дышащего фельдмаршала тремя перстами.
— Следует покамест вражина не вернулся, занять этот холм и держаться. Там глядишь и фельдмаршал в себя придет, скажет как дальше быть, — заметил кто-то совсем рядом.
— Мало сил на экзерции эти, — неуверенно возразил второй голос.
— Плевать! Меньшим числом осман гоняли, да и швед в случае чего отступать не гнушался, — продолжил давить первый.
Голоса становились все громче. И стало ясно, что шли они именно в палатку к раненому Шереметьеву. Митюха с интересом прислушался, уловив на грани голос третьего говорившего — знакомый говор, с новгородскими нотками, принадлежащий Ефиму Петровичу Вартанову.
— Людей у нас побили изрядно, да и запасов к артиллерии почти не осталось — едва контратаку поддержать сумели. А о тягловой животине и говорить не след, без меня знаете в каком состоянии — считай пушчонки на своих руках придется нести…
— Эка беда! Да бросить их в реку, куда поглубже и вся недолга, нечего над ними чахнуть, — продолжил 'первый'.
От такого выверта мозга пока что невидимого генерала Митюха онемел — во время государева заказа и множества приказов по обобщению артиллерии к единому ряду, предлагать подобное все равно, что занемогшему бойцу руку отсечь дабы тот поправился. Тут не о глупости уже речь идет, а о вредительстве, да таком, что впору дыбу готовить или пару березок.
— Не спеши, Григорий Осипович, времечко для скорых дел не настало — али забыл как сии пушчонки нашей стране достались? — осадил того Вартанов, одновременно с этим откинув полог шатра.
— Оборону все равно держать нужно денька два, а то и три, к тому же фронты сократим, ежели батареи боронить не придется, — ответил все тот же голос и вошел следом за генерал-лейтенантом.
Только теперь Прохор увидел 'стратега' — розовощекий, с небольшой отдышкой, хотя судя по телу жирком до тягот обрасти не успел.
'Болеет поди?' — подумал Митюха.
— Здравствуй, Прохор, рад видеть тебя и твоих воинов! — не скрывая радости первым поприветствовал командира витязей Вартанов, протягивая руку.
— И вам здравия желаю, Ефим Петрович, — ответил Митюха.
Было время, когда они вдвоем немало деньков провели вместе: один под крылом Шереметеьва, второй у государя. Не смотря на разницу в возрасте, Вартанов быстро заметил талант юноши, а затем и молодого мужчины и перестал относиться к нему как к скороспелому неслуху, по воле судьбы получившему хлебное место подле императора. Впрочем, назвать их друзьями все равно не получилось бы — слишком велика разница между ними. И причина тут явно не возраст.
