Тем временем нам навстречу спешил прапорщик Немно с докладом о взятии батареи. Красные проспали и ее. Оставался совдеп, но от Мишриса вестей не было, и тут на верхнем этаже с грохотом вылетели стекла, и началась стрельба. Я уже хотел было послать туда первый взвод, но стрельба тут же стихла, и через некоторое время из распахнутых дверей показалось несколько шатающихся фигур в кальсонах и с поднятыми руками. За ними шли орлы прапорщика Мишриса, подталкавая краснопузых штыками, чтоб те сохраняли равновесие.
Прапорщик Мишрис сообщил, что совдеп – а это действительно оказался совдеп – очищен, сопротивление оказал только один тип, заколотый на месте, а этих он привел просто показать.
Я не стал рассматривать и тем более расспрашивать эту публику. Белье на них было шелковое, морды наетые, и мне оставалось приказать поставить их тут же к стенке. Краснопузых – их было около дюжины – расставили вдоль кирпичной стены совдепа, и поручик Успенский предложил желающим спеть «Интернационал». Желающих не оказалось, только один худой господин, успевший, в отличие от причих, надеть галифе, назвал поручика нехорошим словом и потребовал папиросу. Успенский зарычал, но папиросу выдал. Тут какой-то тип с выпадающим из подштанников брюхом бухнулся на колени и начал нести такую околесицу, что всем стало противно. Поручик махнул рукой, и залп скосил всю шеренгу. Уцелел лишь худой господин с папиросой – поручик поставил его курить рядом с собой.
Тем временем на площадь высыпала наша первая рота, гоня впереди полсотни красных. Оказывается, штабс-капитан Дьяков накрыл казарму и взял красную роту – вернее, все, что от нее осталось, – в плен. Мы построили пленных, и штабс-капитан Дьяков выбрал десяток в шелковом белье и с длинными волосами. Вдобавок, среди пленных обнаруужились трое эстонцев, которых тут же присоединили к этой компании. Грохнул еще один залп, и конвой погнал уцелевших пленных к ближайшему сараю.
Господину с папиросой повезло. Покуда он курил, все закончилось, а дважды, как известно, не расстреливают. Да и нам, говоря по чести, хватило впечатлений. Я предложил ему вторую папиросу, и мы поговорили.
В общем, краснопузые были сами виноваты. Они не ждали нас так рано, но это еще не означает, что можно манкировать караулами и боевым охранением. Правда, в Токмаке стояла сборная команда – остатки потрепанных нами еще в первых летних боях частей. Командование все поджидало приезда лично товарища Уборевича и не спешило укреплять оборону. Ну и достукались.
Худой господин оказался самым настоящим комиссаром, прибывшим из штаба Уборевича два дня тому назад. В общем, ему повезло вторично: такую птицу мы тут же отправили к Якову Александровичу, и у него появился шанс продлить свои дни вторично.
В Токмак уже входили части нашей бригады. Стало ясно, что бой на этом и кончился. Нас похвалили за броневики и гаубицы, но лично я чувствовал себя немного обманутым. Мы шли сюда не для того, чтобы брать в плен сонный совдеп в кальсонах. Мы хотели боя по всем правилам, чтоб краснопузые припомнили те, декабрьские дни, когда выкуривали нас отсюда. Но, выходит, мечтали мы об этом зря, да и шваль, встреченная здесь, ничем не напоминала чухонскую дивизию. Что ж, значит, расплатились мы еще не до конца.
Бригада пошла дальше, к Семеновке, а мы остались в Токмаке, поджидая Якова Александровича. Он прибыл к вечеру. Рота выстроилась у совдепа, с которого уже успели сорвать красную тряпку. Смотрелись мы неплохо: по сторонам стояли броневики, из-за строя торчали стволы орудий, а с боков шеренгу начинали и заканчивали груды трофейных винтовок. Да, это вам не мелитопольский ресторан. Тут мы выглядели как надо.
Кавалькада, странно малочисленная, влетела на площадь, и тут мы сообразили, что Яков Александрович прибыл не один, а с начальством. Мелькнула черная бурка; высокий человек в черкесске с серебряными гызырями легко соскочил с лошади и быстрыми шагами направился к нам. Я узнал Барона. Ну что ж, очень приятно.
Штабс-капитан Дьяков отрапортовал. Барон оглядел наш строй, взгляд его задержался на броневиках; затем он усмехнулся и поздоровался. Мы гаркнули, он пожал руку штабс-капитану Дьякову и обошел строй, здороваясь с офицерами. Пожимая руку мне, он кивнул – узнал меня. Вновь усмехнувшись, – настроение у него, похоже, было хорошее, – Барон стал перед строем, расставив длинные худые ноги в блестящих сапогах. Я не без некоторого трепета ждал речи, но Барон крикнул лишь: «Молодцы, сорокинцы!», вновь вскочил на коня и дернул поводья, отчего бедное животное тут же встало на дыбы. В эту минуту он был до странности похож на Николая Орлова. И сейчас же кавалькада пустила пыль и была такова. Можно расходиться.
В этот день нам удалось обойти весь Токмак – благо, времени было предостаточно. Да, зимнее впечатление оказалось верным: архитектуру, ежели тут применимо сие слово, следует считать ирокезской, по сему я решил окончательно отказать Токмаку в звании города. Мы с трудом узанвали знакомые места. От хаты, где был штаб подполковника Сорокина, остались одни головешки, а наши старые окопы осыпались и заросли крапивой – красные не стали приводить их в порядок. Мы нашли место, где погиб Сеня Новиков, отыскали пулеметные гнезда и собрали среди крапивы несколько уже окислившихся гильз. Вот все, что осталось от того страшного боя. Перепуганные местные обыватели, уже не верившие в прочность какой-либо из постоянно меняющихся властей, не могли сказать, где похоронены наши товарищи. И были ли они похоронены вообще. Тот бой они, правда, помнили, но толком не могли рассказать даже о том, что случилось с подпоручиком Михайлюком и его отрядом. Помнили, что стрельба длилась долго, а потом красная чухна два дня сносила своих покойников в городской парк, где теперь красуется деревянный обелиск к красной звездой. Мы не тронули могилу красночухонцев – мы не воюем с мертвыми, лишь сбили звезду с обелиска. Не могли мы глядеть равнодушно на эту пентограмму, да и не место ей на могиле.
Наутро к нам приехал Яков Александрович, на сей раз один, без Барона и его джигитов. Барон отказался подписать списки награждений корпуса, заявив, что мы понесли слишком небольшие потери. Вот у Фельдфебеля трупы складывались штабелями, потому ему и полагались кресты. Я знал этот бредовый критерий при награждениях и не удивился, к тому же вовсе не ждал баронских крестов. Куда печальнее было то, что в пополнении нам тоже отказали, велев ставить в строй пленных и вводить мобилизацию прямо во фронтовой полосе. И при всем при этом продолжать наступление.
Заодно Яков Александрович присовокупил, что знаменитая земельная реформа Барона идет с большим скрипом, и здешние пейзане не спешат платить выкуп за землю, давно уже считая ее своею. Идет массовое уклонение от мобилизации, а Упырь вновь зашевелился и, того гляди, вступит в игру. Вдобавок, заехав в Мелитополь, Барон произнес огненную речь, пообещав истребить всех жидов в России, и теперь мировая пресса перемывает нам кости, а обыватели прячутся по погребам. прятаться есть от чего – в корпусе Фельдфебеля грабежи идут ежедневно, да и у Писарева дела обстоят не лучше. В общем, повторяется прошлогодняя история.
