Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант

Милиционер так стремился поскорее исчезнуть, что даже не попытался выяснить, какой именно комиссар, какая у него фамилия и должность. Не задумался, кто еще из Москвы может спросить, если Москва, считай, вот она – в лице без раздумья стреляющего «комиссара». Да ну их! Хорошо бы еще по дороге телефонный провод оборвать, чтоб не надоедали больше…

Закончили неотложные дела. Власьев запер девятерых уцелевших чекистов в том же сарае, где под кучей сена была спрятана слядневская «эмка», вернулся в комнату.

Зоя торопливо заканчивала сборы.

– А теперь куда, Гриша? Ты, смотрю, всерьез развоевался. Не тебя теперь ловят, ты ловишь? И броневик где-то нашел. Из самой Москвы за нами приехал, или?..

– Или, Зоя, или… Сейчас доберемся до места, там и поговорим. Разговор долгий будет. Парни-то как, не скучали?

– Нет, все хорошо. Первые дни мы все волновались, конечно, а когда Николай Александрович вернулся, сказал, что твои дела нормально решились и скоро ты за нами приедешь, обрадовались, успокоились. И вдруг снова… Я думала, теперь окончательно конец, и тебе, и нам. Особенно когда этот… меня поволок и пистолет к голове приставил. А ты его так…

– Не умеешь – не берись, есть такая поговорка. Ну ладно, ладно, все, – торопливо сказал он, увидев, что глаза женщины наполнились слезами, и руки дрожат, и губы прыгают.

Власьев, понимая ее состояние, но так пока и не сориентировавшись в обстановке, сделал единственно бесспорное в его положении – разлил по стаканам свой первач.

– За нас, за всех. Еще раз вывернулись, спасибо Григорию Петровичу. Какой-то он удивительный ангел-хранитель. Я первый раз так подумал, когда он меня из тюремной камеры вывел, а потом на «Кобчике» до Питера довез. Ну, чтоб не последнюю.

Шульгин отпил едва треть.

– Не последнюю. Еще полчаса, и будем по-настоящему отдыхать…

Смысла его слов Зоя не поняла, но, ощутив ударивший в голову крепкий хмель, неожиданно для самой себя успокоилась.

– А вы, ребятки, пойдите на улицу, броневик посмотрите, пока мы будем собираться. Только чтоб к оружию – ни-ни… – сказал он «сыновьям».

– Николай Александрович, – обратился он к Власьеву. – В ближайший год вам сюда точно не вернуться. Потому соберите все, что вам нужно и дорого, и несите в транспортер. Оружие не берите. Я вам такое представлю, что вы зайдетесь радостным смехом. Одежду – тоже. Исключительно лично ценные и памятные предметы… А также то, что может вызвать у посторонних ненужные вопросы.

Больше он ничего не стал пояснять. Боялся запутаться в своих и шестаковских манерах и привычках.

Перенос на Валгаллу четырех человек, не имевших ранее никакого отношения к Сети и ее хитростям, потребовал от Шульгина гораздо большего физического и нервного напряжения, чем для неодушевленного железа. Но все равно получилось, хотя, вылезая из транспортера, он чувствовал себя, как в студенческие годы, закончив разгрузку вчетвером шестидесятитонного вагона. Ломило спину, ноги подгибались, а в голове бессмысленно крутилась одна и та же застрявшая в момент перехода фраза.

Однако «посадил» он БРДМ нормально, внутри ограды, неожиданно удивился, словно впервые увидел, насколько это место похоже на то, откуда только что выскочили. Масштабы другие, это точно, а по замыслу – одно и то же.

Помог выбраться через верхние люки Зое и детям, Власьев выбрался сам.

– Ну и где же мы теперь? – осведомился егерь, озирая терем и окрестности. Перелет через полсотни парсек он перенес спокойно, как и семейство. Для них все это было мигом – расселись по жестким сиденьям, услышали лязг закрывающихся броневых заслонок, короткое головокружение, даже без тошноты, и все. Пожалте на выход. Что всех поразило, кроме младшего Генки, – Шестаков даже мотор не заводил.

– На моей личной даче. Здесь нас точно никто не достанет. А все сомнения и удивления я разъясню за дружеским столом. Пойдемте.

Ребята мгновенно заинтересовались собаками, проявившими, несмотря на гигантские размеры и угрожающий вид, чрезвычайное дружелюбие и неприкрытую радость. Сообразили, что теперь им будет с кем играть.

Власьев покосился на свору с опасливым уважением. При его жизни такой породы еще не существовало.

Зоя, пребывая в легком подпитии да вдобавок поняв, что все опасности действительно позади, испытывала настоящую эйфорию.

Шульгин повел их в дом.

– Вот, Николай Александрович, наша гостиная. Вот коллекция оружия, камин, бар, а здесь будет ваша комната. Гальюн, умывальник, душевая – вон они. Приводите себя в порядок, ужинать будем через час. Я сейчас быстренько от доспехов избавлюсь да остальной народ размещу…

В мастерской, примыкавшей к холлу, сбросил пропахший бензином и пороховой копотью комбинезон, вновь натянул наркомовские галифе, ноги сунул в войлочные шлепанцы. Ничего, сойдет, хоть и стал он похож на отставника-дачника в исполнении Папанова. Сокол-Кружкин фамилия по фильму, кажется.

Повел Зою с детьми на второй этаж, показал ребятам их комнаты, велел переодеться и умыться, после чего спускаться вниз. Потянул «жену» за руку дальше, вверх по узкой лестнице.

Там был его личный жилой блок и две гостевые комнаты, полностью оборудованные, но в которых никто ни разу не останавливался. Обстановка в том далеком августе слишком резко поменялась.

– Тебе здесь будет удобно…

Хорошо смазанный замок щелкнул за спиной почти бесшумно.

Зоя пребывала в ошарашенном состоянии. Примерно как человек, за какую-то минуту перенесенный из прифронтовой деревни в отель на набережной Ниццы.

Но она все равно была поразительно красива. Не только для Шульгина, давно не прикасавшегося к женщине (ночь на кордоне не в счет, тогда она показалась полусном-полубредом, да и была две с лишним недели назад), а вообще. Не зря же открытки с ее изображением продавались во всех газетных киосках не только Москвы, но и СССР. Зоя Пашкова, прима Театра имени Вахтангова!

Пусть сейчас и не в бальном платье, без макияжа (или как это называлось в те годы), простоволосая. Так даже интереснее.

Он резко развернул ее к себе, сдвинул с плеч и бросил на пол беличью шубку. Начал целовать, скользя по телу руками, сверху вниз и обратно.

– Да что ты, подожди, так сразу… – шептала она как бы для порядка, но послушно пятилась, переступала ногами, будто в страстном танго, пока не наткнулась на край кровати и опрокинулась на нее. Зоя, соскучившаяся даже больше его, деревенское сидение беднее впечатлениями, чем фронтовая жизнь, не возражала, напротив, стала торопливо помогать. Шестаков давно, Шульгин по единственному случаю знали, насколько она умеет распаляться. Сразу.