Лидочка вскочила:
— Вы хотите меня… задержать?
Слово «арестовать» не выговорилось.
— Только до выяснения обстоятельств, — сказал Блюмкин, — Если вы ни в чем не виноваты, то вам не следует бояться. Мы только все проверим и отпустим вас домой.
* * *
Андрей ждал Лидочку больше часа. Потом им овладело беспокойство.
Он вернулся на Рождественку.
Вошел в главную дверь, Он хотел попросить Феню, чтобы она узнала, где Лидочка.
Но вместо Фени в окошке торчала голова обезьяноподобного мужика в пенсне.
— Вам чего? — Он увидел огорченное лицо Андрея, который склонился к окошку.
— Мне Феню, — сказал Андрей.
— Какую Феню?
— Она здесь сидела.
— А ты кто такой?
— Мы с ней договорились в коммунхоз сходить, — быстро ответил Андрей. — Я ее двоюродный брат, из Конотопа приехал, мы с ней комнату хлопочем.
Почему-то эта ложь показалась обезьяньей роже убедительной. Видно, и для него комната была реальностью, за которую надо бороться.
— Сменилась она. Не дождалась тебя, студент. Иди домой, она тебя в общежитии ждет.
— Спасибо, — Андрей быстро пошел к выходу, вышел на улицу и побрел к Кузнецкому мосту. Он не успел еще придумать, что делать дальше. Может, надо было спрашивать не Феню, а постараться узнать, что случилось с Лидочкой. Но он уже знал, что на вопросы в ЧК отвечают скупо.
И тут ему повезло.
На углу Кузнецкого он увидел Феню, которая оказалась существом миниатюрным, стройным, даже кожаная куртка не могла скрыть ее фигурки. Феня стояла перед витриной, на которой красовались груды колбас и окороков из папье-маше.
Андрей кинулся к ней.
Феня обернулась, узнала его и сказала:
— И кому это мешало?
У нее были чистые, очень блестящие глаза, голова была велика по сравнению с тоненьким телом. Она была похожа на цветок пиона. Только в кожаной куртке и синей юбке почти до щиколоток, из-под которой виднелись узкие носки зашнурованных ботинок.
— Феня, — произнес, задыхаясь от волнения, Андрей. — Прости, но мне так повезло, что я тебя догнал.
— А что? С женой что случилось?
— Она так и не вернулась.
Так и двух часов не прошло. Не беспокойся, Блюмкин ее не обидит, Если она сама того не пожелает.
— Не говори так.
— А чего я должна жалеть ее? — спросила Феня. — Меня никто никогда не жалел.
— Какой Блюмкин? — спросил Андрей. — Почему Блюмкин?
А он у нас начальник отдела по борьбе с иностранными разведками, забыл, что ли?
Я же еще давеча говорила, что только он решает.
— Да, конечно… Феня!
— Двадцать два года как Феня, — ответила девушка из ЧК, — Но возвращаться на службу не буду. Потому что это подозрительно, Ты что думаешь, у нас своим верят?
А я жить хочу. И ваши шпионские игры мне ни к чему. Понимаешь, ты мне конфетку, а я тебе голову на тарелочке?
— Мне только узнать, почему она не выходит?
— Пока не выпустят, она не выйдет, — заявила Феня.
— А как узнать?
— Не знаю!
— Может, вам нужны деньги? — спросил Андрей вслед Фене.
Феня обернулась. Ее лицо исказилось от вспышки бешенства.
— А ну пошел отсюда! — закричала она так, что прохожие стали оборачиваться. И близко ко мне не подходи. И к ЧК не подходи, Я тебя сразу сдам Петерсу — он тебя в пять минут оформит к Духонину, в штаб. Понял, студент! А я еще подумала — хороший мальчик, советы тебе давала… а ну вали отсюдова!
* * *
Андрей потерял еще полчаса у входа в ЧК. Хорошо еще, никто не обратил на него внимания. Он был готов уже ринуться внутрь и умолять их там, чтобы Лидочку отпустили. Ведь не может быть, чтобы они арестовывали совсем ни в чем не виноватых людей!
И тут его осенила мысль, которая спасла от этого глупого шага: ему пришлось бы признаться, возможно, в том, что именно он дал доллары Бронштейну. А это признание вряд ли спасло бы деда, но наверняка погубило бы Андрея.
Он стоял в растерянности и растущем страхе и перебирал мысленно немногочисленных знакомых в Москве, к кому можно обратиться за помощью, Метелкин — пропал.
Авдеевы не могут и не захотят вмешиваться.
Фанни!
Она же революционерка, она одна из них!
Ну как же он раньше не подумал!
Андрей знал, что Фанни живет в первом доме Советов — в «Метрополе».
Он тут же побежал туда. Благо, бежать недалеко.
И все же когда он добрался до гостиницы, то совсем выдохся.
Фанни, которая, на счастье, оказалась у себя, сразу вышла к Андрею.
Они говорили на улице, на пустыре напротив Большого театра.
Уже темнело, но фонарей не зажигали — свет экономили даже в центре.
— Это нехорошо, — сказала Фанни, когда Андрей рассказал ей об исчезновении Давида Леонтьевича и Лидочки. — Что могло случиться?
Почему-то Андрей думал, что Фанни будет возмущаться, может, даже заплачет, побежит куда-то наводить справедливость.
Ничего подобного. Она была совершенно спокойна, будто речь шла о пролитом молоке.
Андрею даже стало неприятно, что Фанни совсем не чувствует опасности, которой подвергаются ее знакомые.
— У меня нет знакомых в руководстве Чрезвычайки, — сказала Фанни тихо, словно рассуждала вслух. — Хотя там есть наши люди. Я имею в виду левых эсеров. Беда в том…
Мимо прогремел старый трамвай и заглушил слова Фанни, Загорелся фонарь над самой головой, и тяжелые густые волосы Фанни заблестели под ним, как атлас.
— Прости…
— Беда в том, — повторила Фанни, — что они не станут вмешиваться в дела Дзержинского. Ситуация сложная, Прошьян и Попов опасаются провокаций со стороны Дзержинского. Он только делает вид, что он наш союзник, а предпочтет Ленина.
— Но ведь нам не нужна политика. Я хочу только узнать, где мои друзья, где Лидочка, почему их не выпускают. Кто такой Блюмкин, наконец!
— Блюмкина я знаю, — сказала Фанни. — Я его не люблю. Он фанфарон и хвастун, но в душе трус. А трусы опасны, потому что ради спасения своей шкуры способны на любую измену.
— Блюмкин — начальник отдела, который арестовал деда Давида. Мне сказали это в ЧК, когда я туда утром ходил.
— А зачем туда пошла и Лида?
— Это непросто и я себя теперь за это казню. Там была девушка, в окошке, она пропуска дает. Она сказала, что спрашивать должна Лида. Блюмкин ей все скажет, потому что она молодая…
— И красивая. — Фанни в первый раз улыбнулась. — Это похоже на Яшу Блюмкина.
Девушка была права, не казни себя. Но, видно, что-то серьезное есть у них на деда Давида…
— И я теперь понимаю, что это может быть, То есть я с самого начала подозревал, но сам себе не хотел сознаваться. Виноват во всем я сам.
