Стукнула входная дверь, и в сенях послышались шаги. «Зельц, скорее всего. Что-то быстро он…» – подумал я.
– Товарищ лейтенант, помогите мне, пожалуйста! – донеслось из «деревенской прихожей».
Люк, не задавая лишних вопросов, встал и вышел в сени. Вскоре они внесли в комнату высокого молодого парня, одетого в замызганную и изорванную серую гимнастёрку и тёмно-серые бриджи. Лицо его «украшала» богатая коллекция синяков и ссадин. Левый глаз заплыл так, что было непонятно видит ли он им вообще. Кисть и предплечье его левой руки были замотаны тряпками, а на чёрных петлицах действительно красовалось по два «кубаря».
– Давай его на лавку положим, – предложил Люк Дымову.
– Лучше – на пол. – Вмешался я: – На полу просторнее и падать некуда.
– Ты бы, Антон, чем шутить – сбегал бы, да мотоцикл во двор загнал.
– Извини, дорогой… Бегать мне сейчас – ну совершенно не с руки… Точнее – не с ноги.
– Это почему же? – странно, что Люк не заметил, что я хромаю.
– Дядя – пиф-паф, ножка – бо-бо! – жизнерадостно, на сколько смог, пояснил я. – Так что, товарищ лейтенант, сами за транспортом пи… идите. А ещё лучше, если шутки отбросить, если ты сбегаешь и пригонишь мой мотоцикл, а я пока танкиста обихожу.
Немного полюбовавшись на удивлённую Сашкину физиономию, я отлепился от лавки и похромал к лежавшему на полу танкисту.
– Ну, блин… Партизан хренов. Ты так бодро под окнами скакал, что я и не заметил…
– Не заметил – это хорошо. Но, за моим байком ты, всё-таки, сбегай.
Осмотрев руку танкиста и поняв, что имеет место перелом лучевой и локтевой костей, а также сильный ушиб мягких тканей кисти, я перешёл к осмотру головы. (Вас, наверное, удивляет, отчего я так спокойно говорю о ранах, и даже диагнозы какие-никакие ставлю. Всё очень просто: в ранней юности, я медучилище закончил и даже два года отработал в операционной. Ну, а если добавить к этому, что руками и ногами я размахиваю вот уже четверть века, то уж в чём-чём, а в ушибах я разбираюсь.)
«Так, вроде ничего страшного – поверхностные рассечения. Выглядит страшно – но совершенно неопасно», – думал я, аккуратно ощупывая голову пациента. Попутно я продолжал «опрос местного населения»:
– Гражданочка, а как давно о… командир у вас?
– Две недели, как его дядька… – всхлип, – Остап – ещё один всхлип, – за речкой нашёл. Товарищ командир без памяти был. Неделю почти в себя не приходил.
«Странно, рана пустяковая, а без памяти… Может, контузило его? Или сотрясение?»
– А вас, девушка, как зовут?
– Лида?
– Вы комсомолка?
– Да, товарищ… – тут она присмотрелась ко мне повнимательней и осеклась.
Её можно было понять, встреть я фотографию себя нынешнего неделю назад где-нибудь на просторах Интернета, ни за что не определил бы, кто на картинке изображён! Немецкий мотоциклетный плащ, измазанный грязью и кровью, из-под него выглядываю непонятные пятнистые штаны. Немецкую каску я оставил в мотоцикле, а пилотку потерял во время всех этих скачек, поэтому моя голова была украшена прямо-таки колтуном из мокрых и припорошенных уличной пылью волос. Добавим к этому трёхдневную небритость и нездоровый блеск глаз – и образ «грозы пионерских лагерей» готов.
– Старший лейтенант… – успокаиваю я Лиду.
– А… Каких войск? – не успокаивается комсомолка.
– Третьей имени взятия Берлина партизанской бригады!
«Ну, вот что ты, дорогой, несёшь, а?» – говорит мой внутренний голос, а я, отбив наступление любознательной студентки продолжаю игру в вопросы и ответы. (Вы спросите, а как я догадался, что она – студентка? «Элементарно, Ватсон!» Она же сама сказала, что уже не первый год приезжает к дядьке на каникулы, а барышня – далеко не школьница, лет двадцать на вид.)
– А как лечили командира?
– Дядька Остап руку ему в лубки положил, да эти мрази… – снова кивок в сторону покойника, – их сорвали. Из рожка отваром куриным кормили. Что мы ещё сделать то могли?
– Всё правильно вы делали, Лида. Не волнуйтесь. Зельц, воды принеси – умоем лейтенанта. А потом на двор сходи – лубки найти надо.
В процессе умывания танкист очнулся. Разлепив неподбитый глаз, он уставился на меня, а потом, зашипев что-то грозное, попытался вскочить. «Прям дитё малое», – подумал я, прижимая отощавшую тушку танкиста к полу.
– Спокойно лейтенант… Свои здесь, свои…
– Аа… а кто вы? – тяжело дыша, спросил он. Ну что ему было ответить? Не правду же…
– Разведка мы, партизанская. Сидеть можешь?
– Да. В этот момент Дымов как раз разыскал и принёс лубки.
– Сержант, давай в охранение, а то сидим тут, как не знаю кто. Лида, это чьи это дети? Ваши?
От подобного предположения комсомолка возмущённо вскинулась, но, видимо, осознав, что сейчас не время и не место для кокетства, ответила:
– Это тёти Марьяны сыновья, они в гости к нам часто приходят.
– А кто такая тётя Марьяна? Где живёт?
– В том конце деревни…
Уф, одной заботой меньше. Как представил, что придётся тащить в лес детей, так чуть не расплакался. Ну, куда бы мы их дели.
– Лида, вам придётся тоже перебраться к тётке Марьяне.
– Нет, я с вами к партизанам пойду. Я за ранеными ухаживать могу. И нормы БГТО я в группе лучше всех сдала.
– Всё это хорошо, но вам придётся остаться! Это не обсуждается! Комсомолка всхлипнула. «Вот, только женской истерики нам не хватало!»
– Лида, у меня к вам задание, как к комсомолке и сознательной советской девушке… – «со значением» проговорил я.
– Слушаю вас товарищ старший лейтенант! – О, совсем другое дело! Вон как глаза вспыхнули!
– Вы сейчас отведёте мальчишек к матери, а потом вернётесь сюда, и мы подробно обговорим ваше задание. Вам понятно? – кивок в ответ. – Так выполняйте, товарищ комсомолка! Проводив взглядом девушку, уводившую мальчишек, я повернулся к танкисту:
– Как зовут-то тебя, лейтенант?
– Фёдор Скороспелый.
– На чём катался и в какой части воевал?
– Я из разведбата шестьдесят четвёртой стрелковой. Взводом командовал. Мы западнее Козеково контратаковали, там меня и ранило.
– Это на поле севернее шоссе?
– Да, там. А вы откуда знаете?
– Видели мы ваши танки. А ранило тебя как?
– Я к прицелу наклонился, потом удар и очнулся я только здесь, в деревне.
– Ты ведь на тридцатьчетвёрке ездил, лейтенант?
– Да, А как вы узнали?
– Похоже, этот тебя через броню так приложило. Значит – прямое попадание в башню. Если бы ты на БТ или «двадцать шестом» был, то сгорел, контуженый то. А скажи мне лейтенант, почему вы не стреляли? Он «вскинулся», но затем сник:
