сказала. Сидела с покрасневшим лицом, не зная, как быть дальше. Он же смотрел на нее странным взором и тоже молчал.
– Пойду, – наконец, сказала она и встала. – Машу забираю – ей пора полдничать.
– Я хочу с папа́! – закапризничала девочка.
– Будут блины с медом и топленое молоко с пенкой, – вкрадчиво сказала Груша.
– Мед? – задумчиво повторила Мари. – Пенка́?
Она решительно перелезла через Платона, заставив того зашипеть от боли, и спрыгнула на пол.
– Идем! – сказала, протянув ручку Груше.
Та взяла ладошку девочки и повела ее к двери.
– Продала меня за мед и пенку, – пробурчал за спиной Платон, и Груша едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.
За дверью ее встретила графиня – ждала в коридоре.
– Ну, как, объяснились? – спросила по-русски.
– Нет, – покачала головой Груша. – Только руки мне целовал.
Мать поджала губы.
– Сама поговорю! – сказала и решительно постучала в дверь.
* * *
Грушенька меня сразила – прямо в сердце. Нет, не ангельским личиком и гибким станом, как пишут местные пииты, хотя этого не отнять – все при ней. Пойти работать в лазарет! Здесь это, мягко говоря, не принято – время сестер милосердия еще не пришло. Могут покрутить пальцем у виска и объявить блаженной. Она же не испугалась молвы. И еще. Лазарет – это не розарий с его дивными ароматами. Воняет там, проще говоря, да еще как! Пот, кровь, гной, моча… Люди стонут и кричат. Чтобы лечить раненых в такой обстановке, нужно иметь в душе стержень – это вам не корпию в салонах щипать. М-да… Другую такую девушку поискать, и еще не факт, что найдешь. Подозреваю, от кого Груша подхватила страсть к медицине. На пути к Смоленску она наблюдала, как я лечу егерей, многое о том спрашивала. Я охотно отвечал – лучше о медицине болтать, чем о моем прошлом. Вот и загорелась… Подытожим. Надо брать, как говорила героиня популярного советского фильма. Вот только захочет ли? Я-то, конечно, герой – с дырочкой в левом боку [80], но кто знает, что у девушки на уме? Вдруг у нее жених имеется? Подцепить его в лазарете – проще простого. Пролетишь ты, Платон, как фанера над Парижем.
Внезапно я ощутил острый укол ревности. Это с чего? Вроде не питал к Грушеньке особых чувств, а тут прямо скрутило. Что происходит, блин? Влюбился? Прямо сейчас? Додумать я не успел. В дверь постучали, и в комнату решительной походкой вошла Хренина-старшая.
– Добрый день, Платон Сергеевич! – заявила она с порога и, пройдя к кровати, устроилась на стуле. – Пришла справиться о вашем здоровье.
– Здоровье мое не очень, – вздохнул я. – То лапы ломит, то хвост отваливается.
– Какие лапы, какой хвост? – изумилась она. – Вы о чем?
– Извините, Наталья Гавриловна, – поспешил я. – Пошутил. Вижу – неудачно. Рана моя заживает, Аграфена Юрьевна подтвердит.
– Ох, Платон! – покрутила она головой. – Что ты за человек? Слова не скажешь в простоте. Не будь раненым, так и треснула бы по лбу! И не смотри, что графиня – в простой семье росла.
Я виновато потупился.
– Нам нужно поговорить, – вздохнула Хренина.
– О чем? – спросил я.
– О Мари. Будет трудно признать ее законной дочерью. Требуется дозволение государя.
– Уже, – сказал я.
– Что «уже»? – нахмурилась Хренина.
– Не сочтите за труд, Наталья Гавриловна, подать мне это, – я указал на стоящую у стены сумку. – А то я неглиже.
Она хмыкнула, но встала и принесла мне сумку. Я порылся в ней, достал и протянул ей бумагу.
– Читайте!
– Божиею поспешествующею милостию, Мы, Александр Первый, Император и Самодержец Всероссийский… – забормотала она. – По прошению графа Платона Сергеевича Руцкого, за великие его заслуги перед престолом и Отечеством повелеваем: девицу Марию, 1809 года рождения, прижитую им вне брака от французской дворянки Авроры Дюбуа, считать законной дочерью означенного графа с внесением ее в надлежащем порядке в Бархатную книгу… Погоди! – воскликнула Хренина, подняв голову от грамоты. – О каком графе идет речь?
– Обо мне, – сказал я и протянул ей вторую грамоту. – Ознакомьтесь.
– Ты граф? – изумленно спросила она, прочитав текст. – Но как? Покойный Юрий Никитич три десятка лет верой и правдой Отечеству служил, пока титул пожаловали. Тебе-то за что?
– Повезло, – пожал я плечами. – Оказался в нужное время в нужном месте.
– Рассказывай! – потребовала она.
– На балу, который в Вильно давал светлейший князь Кутузов в честь дня рождения государя, на императора набросился обезумевший гвардеец с ружьем. Намеревался проткнуть штыком. Я закрыл Александра Павловича собой, там и получил рану, а гвардейца убил. За то и пожалован.
– Надо же! – покачала она головой. – А как ты на балу оказался?
– По приглашению государя.
– Простой капитан?
– Во-первых, не простой, во-вторых, не капитан. Перед вами, Наталья Гавриловна, майор гвардии, что равно подполковнику в армии, и офицер Свиты его императорского величества.
– Чем же так отличился?
– Мой летучий отряд убил Бонапарта.
– Слыхала, – кивнула графиня. – Но не знала, что это ты.
– Если быть точным, узурпатора застрелил знакомый вам Ефим Кухарев, выпалив в экипаж из пушки. Государь щедро наградил нас за сей подвиг. Мой полк стал гвардейским, а я, как уже слышали, получил чин майора и место в Свите. Еще Александр Павлович вручил мне золотую шпагу – вон в углу стоит, и вот это, – я достал из сумки перевязанную бечевкой толстую кипу ассигнаций. – Пятьдесят тысяч рублей. Тысячу фунтов пожаловал британский посланник, – поверх кипы легла пачка поменьше. – Это еще двадцать семь тысяч в русских рублях. Пятнадцать тысяч в векселях у вас на сохранении. Что скажете, Наталья Гавриловна? Гожусь я в женихи Аграфене Юрьевне?
– Ты и без них годился, – буркнула она. – А теперь… Такого жениха в любую семью примут. Экие деньжищи! Да еще титул и место при дворе. Впору спросить: годимся ли мы тебе?
– Мне никто не нужен, кроме Аграфены Юрьевны.
– Любишь, значит? – прищурилась она. – А что ж предложение не сделал? Заходила ведь.
– Побоялся, – признался я. – Дочь у меня. Как она к этому отнесется?
– Нашел, о чем горевать! – улыбнулась Хренина. – Эта маленькая француженка очаровала всех. Дворня ее на руках носит, норовит вкусненьким угостить. Груша в Машеньке души не чает, даже не скажу, кого больше любит: тебя или ее. Хочешь, позову дочку, и вы объяснитесь?
– Не сейчас, Наталья Гавриловна! – взмолился я. – На мне даже штанов нет.
– Ну, так надень! – хмыкнула она. – Мундир, ордена, шпагу – все, как надлежит. Груша это заслужила.
– Дайте мне четверть часа, – попросил я. – И велите кликнуть моего денщика…
Спустя означенное время я стоял у себя в комнате при полном параде: мундир – тот самый, от Анны, шпага на боку и орден на шее. Хоть сейчас на прием к царю. Только
