– Поступайте, как знаете! – согласился Краузе. – Но почему Кернер завел роман с Валентиной?
– До случая с еврейкой я считал его прагматичным человеком. Валентина не красавица, зато имеет дом, где живет одна. Очень удобно останавливаться. Не беспокойтесь, Эрвин, эта связь более не существует. Валентина возмущена поступком любовника: мало того, что он бросил ее, так еще ради еврейки! К тому же та особа – двоюродная сестра ее бывшего мужа. Представьте негодование Валентины! Женская любовь – великое дело, но ревность и оскорбленное достоинство страшнее.
– Вы гений, Карл! – сказал Краузе. – Простите мне упреки, я не представлял, насколько хорошо вы информированы. Служба безопасности рейха имеет в вашем лице достойного представителя!
– Надеюсь, я заслужил бокал коньяка? – улыбнулся Ланге.
– Мне как раз прислали к Рождеству… Клаус!..
Денщик принес бутылку, бокалы и кружку сливок. Ланге с интересом смотрел, как гауптман наливает в бокал сливок, затем добавляет в них коньяк.
– Вы не почувствуете вкуса коньяка, Эрвин!
– Зато желудок останется цел! – сказал Краузе. – После визита к Кернеру он болел неделю. Прозит!
– Да! – сказал Ланге, смакуя коньяк. – Отсутствие Кернера сказывается на рационе. Он привозил вкусные вещи!
– Вот почему его защищаете! – засмеялся Краузе. – Любите поесть!
– У меня нет язвы!
– Уговорили! Дам Клаусу десяток солдат, пусть проедет по ближним деревням. Раз там нет диверсантов…
– Спасибо, Эрвин! – склонил голову Ланге. – Чтоб я делал без вас? Рождество на носу. Пусть это день рождения бога, в которого я не верую, но традиция есть традиция, а мы немцы сильны тем, что их придерживаемся…
Крайнев не подозревал, какие тучи сгущаются над его головой. Вновь оказавшись на лесной дороге за Кривичами, он направился в Долгий Мох – проситься на постой к Нестеровичам. Шел с сомнением: принять-то его примут, Семен и Настя – люди хорошие, но выйдет неловко – уходил к жене и надолго, а возвращается спустя два месяца, как побитый пес. Вышло проще, чем он предполагал. Нестеровичи встретили его приветливо, все страхи мгновенно забылись. Чтоб не думать о Соне, Крайнев набросился на работу. Зимой ее было не много, но Крайнев искал. Вдвоем с Семеном они валили лес, пилили и кололи дрова, возили сено из стожков, чинили крышу… Крайнев даже подрядился носить воду из колодца, хотя Настя протестовала – занятие считалось женским. Однако Крайнев не мог видеть, как она гнется под тяжестью двух ведер. Он пытался даже чистить картошку и мыть посуду, но Настя это решительно пресекла. Однажды она застала его пришивающим пуговицу к рубашке и едва не расплакалась:
– Зачем ты меня унижаешь?
– Привык у себя, – пытался объяснить Крайнев. – Живу один.
– Сам стираешь, убираешь, готовишь? – удивилась Настя. – Разве нельзя попросить какую-нибудь женщину?
– Повадится – не выгонишь! – подмигнул Крайнев.
Настя засмеялась, недоразумение было исчерпано. Больше он не брался за "женскую" работу, мужской хватало. За день он уставал так, что с наслаждением валился в постель и спал крепко, без снов. Настя не делала попыток сблизиться, с ней у Крайнева установились ровные дружеские отношения, чему он был чрезвычайно рад. С появлением в Кривичах Гольдберга Настя перестала работать в фельдшерском пункте, теперь они много времени проводили вместе.
Дом у Семена был небольшой, куда меньше квартиры Крайнева, трем взрослым людям в нем казалось тесновато. Семен спал на печи, Настя – на кровати за ширмой, Крайнев ютился на широкой лавке под окном. Чувствовал он себя неловко – казалось, что стесняет хозяев. Месяц-другой пожить – это куда ни шло, но чтоб надолго? Можно перебраться в кривичскую контору, там места хватает. Но там Соня и Гольдберг, видеть их Крайневу не хотелось. Он решился рассказать о своих сомнениях Насте.
– Что ты? – испугалась она. – Нас тут шестеро жило, всем места хватало! Братики такие хорошие были, я их любила…
Настя всхлипнула, и Крайнев, не удержавшись, погладил ее по голове. Настя ткнулась лицом ему в грудь, Крайнев, поглаживая ее по спине, дал ей выплакаться. После этого разговора Крайнев решил, что будет считать Настю младшей сестрой, она, похоже, это поняла и приняла.
В сарае Семена Крайнев обнаружил несколько фильтрующих коробок для противогаза. Их подобрали на поле боя с остальной амуницией. Одежду, обувь, ремни давно разобрали бойцы Саломатина, резиновые маски растащили запасливые крестьяне; коробки валялись без дела. Крайнев предложил использовать их для очистки самогона – внутри коробок имелся замечательный угольный фильтр. Попробовали.
– Слеза! – оценил Семен, отхлебнув из стакана. – Лучше казенной водки…
Несколько дней фильтровали запасы Нестеровича. Они, к удивлению Крайнева, оказались значительными.
– Зачем столько? – поинтересовался он, таща в кладовую очередную бутыль.
– Рождество, Крещение, Масленица… – стал перечислять Семен. – А там, вдруг и свадьба. Плохой хозяин самогон у людей занимает, у хорошего должен быть свой…
Новый, 1942 год, пришел незаметно – в деревне не было привычки отмечать этот праздник. Перед Рождеством Семен привез из Города Валентину Гавриловну. Они замечательно веселились: катались на санях, ходили в гости, пили, пели, танцевали… С поздравлениями и подарками приезжал Саломатин: Крайневу он преподнес великолепный немецкий кинжал с эмблемой "SS" на рукояти, Семену – трофейные сапоги, Насте и Валентине Гавриловне – по платочку. Крайнев в ответ вытащил новенькую суконную гимнастерку с тремя эмалевыми кубиками в петлицах, приобретенную в Москве через сайт реконструкторов. Гимнастерка обошлась недешево, но подарок того стоил: Саломатин едва не прыгал от радости. Его старая форма распалась от ветхости, и командир партизанского отряда ходил в мундире немецкого танкиста. Уезжая, Валентина троекратно расцеловалась с Крайневым и шепнула на ухо:
– Ланге очень тобой интересуется. Расспрашивал меня.
– Не только тебя! – сказал Крайнев, вспомнив рассказы Семена.
– Вызнавал про наши отношения, спрашивал о Соне, он как-то узнал. Я ответила, что тебя выгнала и впредь не хочу знать. Так что ко мне не заезжай! Лучше совсем не появляйся в Городе! Если что, дам знать через Семена.
– Спасибо! – поблагодарил Крайнев.
– Тебе спасибо – послушал старших! – лукаво улыбнулась Валентина. – Умничка! Береги Настеньку!
– Она мне как сестра! – возразил Крайнев.
– Тебе, может, и сестра, – засмеялась Валентина, – но ей ты точно не брат.
Крайнев не стал спорить. Не было желания и здоровья. В праздники он простудился, стал надсадно кашлять, а потом и вовсе свалился в лихорадке. Испуганная Настя хотела бежать за доктором, но Крайнев запретил. Менее всего ему хотелось видеть подле себя Соню или счастливого Гольдберга. Крайнев достал из аптечки упаковку мощного антибиотика, специально припрятанного ради такого случая (непривычных к лекарствам жителей сорок первого вытаскивали с того света более древние препараты), стал пить. Болезнь сопротивлялась. Температура скакала под сорок, Крайнев надсадно кашлял, болело в груди – воспаление легких, как определила Настя. Она не отходила от него. Обтирала пышущее жаром тело влажной тряпицей, парила ноги, делала компрессы, поила травяными отварами и медом. Просыпаясь ночами, Крайнев чувствовал на своем лбу маленькую, прохладную ладошку. Стоило ему пошевелиться, как она подносила в кружке воду или молоко, шепотом спрашивала, не хочет ли он по нужде. Не понятно, когда Настя спала, но днями она все также хлопотала у печи, кормила его и отца, доила корову, мыла и стирала. Давалось ей это, видимо, нелегко. Однажды Крайнев проснулся и в лунном свете, струившемся из окна, увидел: Настя сидит и клюет носом. Он встал и снял ее с табуретки. Она уснула у него на руках. Крайнев отнес сиделку за ширму, уложил в кровать и накрыл одеялом. Назавтра он попросил Настю ночами не дежурить.
