— Рад вас видеть господа.
Господа же с легко читаемой завистью и изумлением пялились на золотую рукоять офицерской шашки, дополненную Анненским темляком-"клюквой". Кое-как оторвав глаза от чужих наград, два офицера стали наперебой расспрашивать Александра о житье-бытье, главным образом интересуясь историей получения такого достаточно редкого в мирное время знака отличия. Анну четвертой степени давали многим и не только за боевые заслуги (хотя и старались сильно не наглеть), а вот золотую или золоченую (если награждаемый брал деньгами) рукоять на оружие получал один из тысячи, вернее тысяч. Не так-то просто совершить героическое деяние в бою и быть при этом отмеченным командованием. И вдвойне непросто это сделать, когда империя ни с кем не воюет. А князь смотрел на молодчиков в форме лейб-гвардии Павловского, и пытался понять — неужели все это время он опасался столь пустоголовых личностей? Мальчишки, с одной извилиной-следом от фуражки и необоснованно высоким самомнением, в сравнении с которыми он сам чувствовал себя столетним стариком и просто-таки гигантом мысли.
"Что же это за служба, когда через пять лет от её начала офицеры интересуются, как им получить БОЕВУЮ награду? Убивать врагов своей родины и умирать за нее — другого правила нет, и быть не может"
— Так что, расскажешь старым приятелям, как получить такую же шашку?
— Нет ничего проще, господа. Пристрелите в бою человек двадцать-тридцать контрабандистов, а лучше с полсотни, получите ранение — и вас непременно наградят.
— Ээ… изволите шутить, Александр?
— Конечно. На самом деле я и сам был изрядно удивлен, когда мои весьма скромные заслуги отметили такой наградой.
"А уж как радовался, что выжил в первой же стычке! Да и потом без улыбки Фортуны не обходилось"
Барон жизнерадостно хмыкнул, и к нему тут же присоединился Михаил, а вот третий собеседник поддержать намечающееся веселье не спешил и проявлял поистине ледяную вежливость, лучше всяких слов заставляющую держать с ним дистанцию. Видимо, чтобы сгладить неловкость момента, Фольбаум начал вспоминать славное прошлое — в частности веселое житье-бытье юнкеров, и особенно в младшем классе, когда они только-только осваивались с суровыми порядками Павловского военного училища.
— Да-да, конечно же я помню все наши невинные шалости. Особенно те из них, что касались меня. Помните, как кто-то совершенно случайно опрокинул чернильницу на мои штаны и записи по тактике? Право же, очень смешно получилось… не так ли, Павлуша?
— Кхе… ээ… да, юношеские забавы, золотое время.
Продолжение дружеских воспоминаний пришлось отложить — так как к троице "павлонов" подошел знакомый Александру адъютант Ванновского.
— Александр Яковлевич, позвольте вас поприветствовать и напомнить, что его высокопревосходительство ждет вас после стрельб.
— Благодарю и всенепременно буду, Сергей Илларионович. Ну что же, господа, рад был вас увидеть. Я думаю, мы продолжим нашу беседу в следующий раз?
Легкий властный жест и за князем Агреневым потянулись его спутники, причем даже постороннему человеку было видно, кто в этой четверке главный, а кто подчиненный. У конкурсанта руки были свободны, и шел он впереди, а его помощники несли длинные и узкие чемоданчики, затянутые в брезентовые чехлы и негромко переговаривались между собой, делясь впечатлениями от увиденного.
***
Затея Александра — организовать небольшую рекламную акцию, путем вручения царственному тезке небольших (и очень красиво изукрашенных) оружейных сувениров, оказалась не такой простой в исполнении, как он думал поначалу. Оказалось, такие подарки от "простого дворянского народа" полагалось сдавать начальнику царской охраны и как минимум за три дня — на предмет проверки наличия всяких гадостей, вроде адской машинки и тому подобных до крайности неполезных для августейшего здоровья вещей. Так что пришлось немало поработать языком, уговаривая генерал-адъютанта Черевина пойти навстречу пожеланиям рабочих Сестрорецкой оружейной фабрики — типа, старались мастера, дни и ночи над верстаками и станками просиживали, глаза портили да мозоли набивали. Уговорил, конечно. Но дело сдвинулось с мертвой точки только после того, как князь предложил (на безвозмездных началах, естественно) Петру Александровичу для его подчиненных небольшую партию Рокотов — как оказалось, именно этот пистолет запал в душу главному начальнику императорских телохранителей (а вот где он его увидел и попробовал, для конкурсанта так и осталось тайной). В результате, кейсы с оружием быстро и квалифицированно осмотрели, после чего тут же опечатали и вернули. А чтобы печати никто не сломал, приставили к троице дарителей надсмотрщика, с очень "добрым и приветливым" лицом, и глазами, в глубине которых светилось пламя служебного рвения и всемерной готовности "ташшить и не пущать". Сам же конкурсант после встречи с Черевиным нешуточно озаботился покупкой и пересылкой по назначению "букетика" цветов, достойного самой императрицы — ее участие в финальных конкурсных испытаниях (как, впрочем, и младшего сына императора) оказалось для него сюрпризом. Приятным. Неприятный тоже был, отсутствие капитана Мосина, вот только спросить на этот счет штабс-ротмистр так и не успел. Сами стрельбы прошли на диво скучно и напоминали небольшое театрализованное представление — солдаты-стрелки двигались до невозможности четко и лаконично, напоминая несуществующих еще роботов, а лица всех присутствующих были серьезны до изумления. Так же, почти все генералы и царедворцы страдали косоглазием, ну или усиленно его зарабатывали, стараясь одновременно наблюдать и за испытаниями, и не выпускать из виду августейшую семью. Так что когда Александр Третий покинул насиженное место и прошествовал поближе к станку, с которого как раз извлекали конкурсные винтовки, весь сановный люд облегченно вздохнул и потихоньку задвигался, разминаясь после долгой недвижимости или стояния на одном месте. Князь оглянулся на своих спутников и едва заметно улыбнулся — у всех троих были стеклянные глаза. Полностью отрешившись от окружающего, они безотрывно отслеживали любое движение императора и впитывали в себя его образ. Да и вообще, даже дышали через раз, до того их захлестывали эмоции. А конкурсант наоборот, успокаивался все больше, готовясь к неизбежной беседе с самодержцем. Вернее, не так, он заставлял себя успокаиваться, поначалу нырнув в транс и постепенно выходя из него — сохраняя при этом малую частичку холода в душе, недостаточную для давления на человека, но позволяющую сохранять равновесие и душевный покой при любых обстоятельствах.
