— Не понимают в СССР значения Тихоокеанского региона, не видят там перспективы, — потер руку об руку Хамфри. — Дураки, пусть продолжают дальше копаться в болячках старушки-Европы.
— Еще они выдвигают дополнительное условие. — Переводчик смог продолжать работу, только переждав восторг руководителей. — Скорее маленькую просьбу: в связи с существенным изменением ситуации в Восточной Азии поспособствовать скорейшему заключению мирного договора с Японией на основании декларации от 19 октября 1956 года.[345]
— Это ту самую, что наши узкоглазые друзья удачно торпедировали с подачи Эйзенхауэра? — уточнил Хамфри. — Там еще Хрущев за какие-то никчемные острова закусился…
— Именно так, — помог патрону Збигнев. — Хабомаи и Сикотан, крохотные островки около Хоккайдо, на которых нет ничего, кроме скал и полудюжины рыбацких деревень. Никакого экономического либо военного значения не имеют.[346]
— И зачем тогда Советам эта вишенка на торте? — удивился Джонсон. — Отчего они именно сейчас про эти недоделенные[347] куски суши вспомнили?
— Насколько знаю, — показал свою осведомленность министр обороны, — Москва последнее время ведет активные переговоры с Токио по поводу перевозки грузов в Европу. Суэцкий канал заблокирован, и доставка по русской железной дороге представляется весьма интересной. Немного дороже, зато почти в три раза быстрее.
— Надо же, какие меркантильные коммунисты пошли, — не удержался от колкости Кеннеди-младший. — Собираются вместо мировой революции и атомной войны возить японские малолитражки лягушатникам.
— А что, прекрасный вариант, меньше хлама на наших дорогах будет, — добавил веселья Хамфри. — Ребята из Детройта[348] будут довольны.
Неожиданно телетайп опять ожил и выплюнул очередную порцию текста.
— Правительство СССР предлагает считать, — переводчик не мог сдержать улыбки, — что товарищ Мао Цзэдун попросту сошел с ума. Они полагают, что с иным руководителем КНР будет проще наладить нормальные добрососедские отношения.
— Разумно и оригинально! — в полный голос расхохотался Кеннеди. — Но необычайно, прямо-таки по-коммунистически цинично.
— Быть может, они недалеки от истины, — покачал головой Джонсон. — Я не представляю, как можно в здравом рассудке призывать к мировой ядерной войне.
— Впервые я готов поддержать Кремль. — Макнамара уже мысленно представлял, как стратобомберы оставляют лунный пейзаж на месте ядерных объектов КНР. — С болезнью Председателя они хорошо придумали.
— Не они, это шанхайские коммунисты придумали, — осторожно высказался Бжезинский. — Вроде хорошо получается, но у меня создается устойчивое впечатление, что где-то нас здорово обманывают…
Однако мнение консультанта уже никого толком не интересовало.
«Новые русские цари нас предали!», «Подлый удар в спину коммунизму!», «СССР бросил Китай на съедение мировому империализму!» — кричали заголовки всех газет КНР. Официальное коммюнике ничуть не отставало, наоборот, настойчиво втолковывало всем желающим: «Советский социал-империализм является империалистической державой, следующей по пятам США и являющейся потому более агрессивной и авантюристической… Из двух сверхдержав СССР — самый свирепый, наиболее безрассудный, наиболее предательский и наиболее опасный источник мировой войны». Было от чего. Почти неделю авиация США планомерно превращала в труху военную инфраструктуру Поднебесной, и противопоставить этому Мао Цзэдун не мог практически ничего.
А начиналось все так хорошо… Ранним весенним утром ядерные взрывы аккуратно вскрыли оборону мятежников севернее и южнее Нанкина, и уже к вечеру двумя сходящимися ударами южная столица была фактически отрезана от Шанхая. Только более чем активное вмешательство флота и авиации Чан Кайши на стороне Чэнь Писяня и его главнокомандующего Тао Юна позволило удержать под относительным контролем реку и создать какое-то подобие второго рубежа обороны на окраинах самого богатого города страны. Однако в любом случае, пусть и ценой немалой крови, НОАК медленно, но верно выдавливала противника к морю.
На третий день в боях за контроль над аэропортом Хунцяо армия КНР, казалось, окончательно сломала сопротивление мятежников, гарнизон Нанкина вел переговоры о сдаче, и тут… Проклятые империалисты объявили ультиматум, суть которого сводилась к простому выбору — или прекращение огня и возвращение на исходные позиции, или открытая война с США. Не обошлось и без прозрачного намека: в случае повторного применения ядерного оружия — соразмерный ответ не заставит себя долго ждать.
Не было ни малейших сомнений — это предательство. СССР поставил свои корыстные интересы выше победы коммунизма во всем мире. Ведь Москве было достаточно лишь в очередной раз подтвердить свою твердую позицию, и проклятые американцы никогда бы не решились на прямой конфликт. Однако северный сосед повернулся спиной и хоть не громко, но вполне определенно осудил использование ядерного оружия в гражданской войне. Заблаговременно приехавший в Советский Союз маршал Чэнь И,[349] премьер-министр, по совместительству — министр иностранных дел КНР, член Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК и доверенное лицо Мао Цзэдуна, ничего не смог сделать. Генеральный секретарь Микоян его попросту не принял, передав: «При товарище Чжоу КПК как-то обходилась без ядерного оружия».
Так или иначе, но ни вылететь в Москву, ни принять ультиматум Великий Кормчий не решился. И для НОАК начался настоящий ад. Часть US Navy вошла в устье Янцзы, разом переломив ситуацию с артиллерийской поддержкой. Истребители и штурмовики, казалось, заслонили полнеба.
Наиболее критичные направления прикрыла морская пехота и срочно переброшенные с Окинавы рейнджеры. Даже для сотен Б-52 нашлась достойная цель: презрев возможность радиационного заражения чужой территории, они буквально не оставили камня на камне от атомной промышленности КНР. Несколько дней ситуация колебалась в неустойчивом равновесии, но ни самоубийственные атаки подводных лодок, ни попытки перехвата стратобомберов Мигами без ракетного вооружения не смогли переломить ситуацию. Даже «Жэньминь жибао» вынужденно признала «недостаточно серьезными» потери, понесенные американской авиацией и флотом.
Спустя неделю объединенная армия Республики Китай и КП Шанхая вернулась на свои прежние позиции — насколько это было возможно после атомных взрывов. Настало время выполнить негласные договоренности с СССР, закрепить статус-кво на бумаге, однако… Оказалось, что садиться за стол переговоров просто не с кем. Мао Цзэдун умер, и это оказалось последней ошибкой в жизни Великого Кормчего. Был ли это сердечный приступ, как гласила официальная пропаганда, или, что куда более вероятно, ему помог кто-то из разочарованных соратников — навсегда осталось тайной. Тело вождя, вопреки коммунистическому канону, спешно кремировали, а прах развеяли над Янцзы.
