Не успели окончиться траурные мероприятия, как Политбюро КПК в срочном порядке созвало пленум ЦК. Огромные иероглифы «сплотимся перед врагом» на фасаде Дома Народных Собраний и заполнившая площадь Тяньаньмэнь толпа готовых сражаться хунвейбинов не помогли сохранить контроль над ситуацией. Третий человек партии и глава внешней разведки Шэхуэйбу, Кан Шен[350] прямо в президиуме грязно разругался с официальным преемником Мао Цзэдуна, министром обороны Линь Бяо.
Последний, спасаясь от расправы неожиданно хорошо организованных «разведчиков», сумел на самолете бежать в Гуанчжоу.[351] Вместе с ним столицу покинули Цзян Цин, последняя жена Великого Кормчего, и ее дочь Ли На. Следом потянулись верные армейские подразделения.
И это стало лишь началом. Смерть Великого Кормчего спустила какую-то незримую пружину, казалось, на просторы Поднебесной вернулась «эра милитаристов».[352] Лоскутное одеяло провинций, не успевшее за полтора десятилетия слиться в единую страну, начало с треском рваться по швам.
Первым, опасаясь требующего подчинения и ресурсов Линь Бяо, на сторону Гоминьдана переметнулось руководство острова Хайнань. Там справедливо полагали, что флот США будет лучшей защитой от смертельно надоевших потрясений.
Детонатором следующего удара стали вложенные в Тибет индийские и американские деньги, в условиях безвластия они живо обернулись кровавым восстанием в Лхасе. Далай-лама покинул убежище в Индии и спустился с гор вместе с партизанами. После недельной резни, в ходе которой был убит почти миллион человек, Тибетское восстание[353] 1959 года начало казаться детским утренником.
Не отставали и другие. Неожиданно для всех в Сиане, самом сердце древней «Срединной Империи», к власти пришел Революционный комитет Гоминьдана[354] который возглавил еще не забытый в народе маршал Чжан Сюэлян,[355] персональный враг Чан Кайши, неожиданно отпущенный последним из-под двадцатилетнего домашнего ареста в Тайбее. В Ухане, крупнейшем городе густонаселенной провинции Хубей, на прежнюю должность вернулся снятый в 1967 году за расправу с хунвейбинами начальник военного округа Чэнь Цзайдао.[356] Обид он не забыл, и лояльные Пекину партийные активисты, кто не успел быстро сбежать, мгновенно оказались в расстрельном подвале.
В Маньчжурии не обошлось без экстремистов, пытавшихся напомнить о четырех веках, в течение которых все ханьцы были вынуждены заплетать волосы в знак покорности перед маньчжурами,[357] но… Слишком давно Сунь Ятсен отрезал свою косу, да и вообще, для размышлений о военном походе на юг и возврате времен империи Цин[358] нужно было напрочь оторваться от действительности.
Однако националистическая, в сущности, идея независимой Маньчжурии была более чем популярна как в народе, так и среди партийных функционеров среднего уровня. Поэтому реалисты раздумывали не слишком долго, их ни грамма не пугали сложности «пути в социализм» соседней Монголии. Допущенные там «перегибы» казались сущей мелочью по сравнению с авантюрами Великого Кормчего. Лидером «нового курса» стал Первый секретарь ЦК КПК ключевой провинции Ляонин Хуан Хоцин. Бывший студент Коммунистического университета трудящихся Востока не забыл старых друзей и лекции товарища Сталина. Тайные переговоры в Благовещенске подтвердили самые смелые надежды. Москва, уставшая от взбрыков Мао Цзэдуна, была совсем не против образования еще одного независимого государства вблизи своих границ. Более того, в обмен на аренду злосчастной и никому, кроме СССР, не нужной КВЖД[359] в Кремле легко пообещали спешно организованной коммунистической партии Маньчжурии продовольствие, оружие, боеприпасы и даже помощь военных советников.
С границами новой страны тоже проблем не возникло, ведь в недавней истории у маньчжуров было свое государство Маньчжоу-Го,[360] и при всей его «марионеточности» оно даже успело получить кое-какое мировое признание, в том числе — от СССР. Осталось только поместить на красное полотнище флага желтый пятилепестковый цветок старого герба и стряхнуть пыль с бумаг.
Кан Шен отреагировал на возникновение нового государства удивительно спокойно. Первый запал прошел, и опытный интриган прекрасно понимал: без помощи СССР разбить готовящуюся к очередному «Северному походу»[361] армию Линь Бяо невозможно. Тем более официальная позиция Москвы оставляла простор для маневра — поддержка Маньчжурской Советской Республики объяснялась «спасением хотя бы прогрессивной части коммунистического движения в Азии», к которому, безусловно, могут примкнуть все «здоровые силы компартии Китая». В конце концов, писала «Правда», СССР состоит из пятнадцати национальных республик, и это нисколько не мешает гражданам жить и трудиться на благо всей страны.
Больше всех образование МСР разозлило по-прежнему считающего себя правителем всего Китая Чан Кайши и пытающуюся играть на индийско-пакистанском равновесии Великобританию. Но патроны из Вашингтона не собирались вмешиваться в ситуацию — большой единый и владеющий ядерным оружием Китай успел напугать слишком многих в мире. К тому же и без Маньчжурии слишком многое и слишком быстро менялось на просторах Поднебесной империи.
Непросто складывалась ситуация и на западной окраине КНР. После смерти Мао Цзэдуна давно возглавляющий Комитет КПК Синьцзян-Уйгурской автономной республики «прагматик» Ван Эньмао, бывший заместитель комиссара Нанкинского ВО, оказался в жестоких тисках национального вопроса. Если называть вещи своими именами, то 250-тысячный корпус НОАК на территории Уйгурии был армией оккупационной, а партийно-хозяйственные руководители — инородцами-захватчиками. Более того, китайцы и уйгуры ненавидели друг друга настолько сильно, что для них приходилось устраивать отдельные цеха, магазины, столовые.[362] Многочисленные казахи, киргизы и джунгары только добавляли проблем. Даже организаций хунвейбинов в СУАР было целых три!
Таким образом, не только власть, но и сама жизнь товарища Вана была привязана к размещенным в Урумчи частям НОАК. Это, кроме прочего, означало, что без поддержки центральной власти продержаться не получится, и уж совсем нельзя помыслить о самостоятельности или, упаси Будда, независимости, подобно Маньчжурии. Осталось только понять, кому из лидеров подчиняться… Пекин и Гуанчжоу практически на равных правах претендовали на роль столицы единого Китая. И ни тот ни другой, не могли обеспечить снабжение корпуса продовольствием и боеприпасами, в то время как местные ресурсы приходилось получать едва ли не с боем. Скоро раскиданным по Синьцзяну гарнизонам пришлось экономить буквально каждый патрон и литр солярки.
