Булгары – тоже скифы, пришедшие на Волгу через 900 лет со второй волной исхода тюрков с Алтая. Язык булгар лишь отдаленно напоминает скифский, так как за 1000 лет меняется основа любого языка. Русы и гунны привнесли в Волжскую Булгарию языки покренных народов, и одним из языков общения булгар стал финно-угрский. На нем написан «Именник Булгарских Ханов» – древнейший документ Булгарии. А современный татарский язык – это смесь булгарского и арабского языков.
Обращает на себя внимание то, что в сведениях, подчерпнутых Гази-Бараджем из более древних источников, имя «скифы-аланы» трактуется как «поляне». В современных тюркских языках слово «алан» до сих пор обозначает именно «поляну». А это ответ исследователям, изучающим происхождение славян, на вопрос, почему, например, жители Киевщины зовутся «полянами», ведь местность, на которой поляне проживали, трудно назвать полем. Это пересеченная, холмистая территория, поросшая лесом. А такой факт и Нестор подтверждает: «По прошествии времени, после смерти братьев этих, стали притеснять полян древляне и иные окрестные люди. И набрели на них хазары, на сидящих в лесах, на горах, и сказали хазары: «Платите нам дань». Поляне, посовещавшись, дали от дыма по мечу…». Выходит, киевские поляне и поляне, давшие название родственной территории – Польше, являются прямыми наследниками скифов-алан.
Написа нный на булгарском языке док умент «Джагфар тарихы» («История Джагфара») – известный свод древне-булгарских летописей, дошедший до нас. Как и у многих русских и булгарских источников, у «Джагфар тарихы» – непростая и трагическая история. Свод был создан в 1680 году. В основу «Джагфар тарихы» положена древнебулгарская летопись «История Гази-Бараджа» – фактически краткая энциклопедия по истории Волжской Булгарии с древних времен до ее распада, записанная со слов последнего правителя этого государства эмира Гази-Бараджа (годы правления – 1229–1246) его тебирем – Худжой Гази-Баба. Но читая даже исторические документы, не стоит забывать, что их писали живые люди, исповедовавшие различные религии и идеологии, значит, нужно делать скидку на их субъективную оценку своих современников и происходивших событий.
Вот интересные отрывки из летописи Гази-Бараджа в переводе.
«И отец, и я сам, когда мы были на Руси, не переставали удивляться тому презрению и безразличию, с которыми урусские беки относились к своему народу. И мы заметили также, что в балынских (русских) книгах не писалось о том, что происходило в соседних, урусских бекствах, если только это их не особенно волновало…».
«Урусы – очень разные люди, и они сильно подвержены увлечениям, плохим и хорошим. Так что пишущий об этом народе по недолгому знакомству может написать о нем очень плохое и очень хорошее, но и то и другое при этом будет правдиво. Вообще для того, чтобы хорошо знать их, надо долго пожить среди них… Благородство их к тебе может уживаться в них с коварством и безжалостностью по отношению к другим. Обиды от более сильных соседей сделали урусов склонными к непостоянству, коварству и обману…».
«Когда-то урусы были самым добрым народом, неспособным пролить чью-либо кровь. Но они испытали ужасные нападения врагов, и им надо было сражаться. Их попы, которые у хонов (гуннов) назывались боярами, стали давать воинам перед битвой хмельное для храбрости. Хмельное давали людям также после битв, чтобы они смогли легче пережить ужасные потери, которые они несли. Так народ привык к пьянству… Этот обычай развратил и многих их священнослужителей – попов. Таких попов надо было бы казнить, но не могли, так как они были единственной силой, противостоящей языческим обычаям. Кроме того, попы пили также и для того, чтобы приобрести любовь пьющей паствы… А когда урус выпьет, то он делается либо очень добрым, либо очень злобным и кровожадным. Причем добрый может стать злым, а злой – добрым. Этим, кстати, и пользуются наши купцы, когда хотят купить что-либо подешевле у урусского торговца, и чаще всего оказываются в выигрыше…».
«А татары ненавидели ислам потому, что считали мусульман, с радостью расстающихся с жизнью во время джихада, опасными для себя. И наоборот, они любили христианство и веру хинцев, призывающих к покорности и жалости, ибо считали их последователей слабыми и готовыми для подчинения им… Привычка к подчинению сделала татар сдержанными, хотя некоторые их вожди сохраняли и гостеприимство, и рассудительность, и другие достоинства…».
«Но кроме доспехов, татары имели отважные сердца, совершенно не знавшие жалости, и среди них никогда не было недисциплинированных или усталых. Каждый из них знал, что если он не ожесточится, не подчинится или устанет, то будет убит на месте. Они делились на десятки, сотни, тысячи и тумены. За трусость в бою одного убивался десяток, за трусость десяти – сотня и так далее. А казни у них были такими жестокими, что я, видевший всякое, не мог досмотреть до конца ни одной, ибо по сравнению с ними самая тяжкая гибель в бою была наслаждением. Татарам же было запрещено при этом отводить глаза или как-то выражать свои чувства, поэтому казни, виденные мною, татары наблюдали в полной тишине и с бесстрастными лицами…».
«Когда я приехал в ставку Бату и объявил, кто я, он не поверил, посадил в отдельную юрту и вызвал старика Мергена…
Наконец явился Мерген и подтвердил мою личность. Бату обезумел от радости и велел освободить моих джур (воинов), которых пытали, стараясь уличить меня во лжи. Несколько джур при этом умерли от невыносимых мучений. Бату, пытаясь добиться моего прощения, предложил мне за это деньги, но я ответил: «Деньги джур не заменят». Бату тогда спросил: «Что ты хочешь от меня?». Я же сказал: «Разве ты повелитель всех татар?». Хан смутился и, оглянувшись, сказал: «Нет, я всего лишь наместник великого хана Угедея в Кыпчаке». На это я заметил: «Тогда я отвечу на твой вопрос Угедею». Мы вместе отправились к великому хану, который уже знал обо мне…
Угедей встретил нас у ставки на лошади. Бату спешился, подошел к великому хану и упал ниц к ногам его. Я тоже спешился и приветственно поклонился… Великий хан, закончив свой короткий прием Бату, сделал мне знак, и я поехал вслед за ним. Мы подъехали к красивой беседке на живописном холме и вошли в нее, а джуры великого хана стали кольцом вокруг холма на почтительном расстоянии от нас. С нами был только переводчик, знавший кыпчакский и хорасанский языки, но, оказывается, Угедей неплохо говорил по-кашански, и мы часто обходились без посредника. Великий хан выразил мне свое восхищение моим ответом на предложение Бату взять деньги за погибших джур.
– Ты великий хан, если сказал так! – заметил Угедей.
