Оставался вопрос автономности ангарского отряда от царских воевод, для этого в Москву снова посылался Павел Грауль. Он должен был истребовать от Михаила Фёдоровича свободу действий отряда при получении задания, а также участие Смирнова в совещаниях военачальников.
— Что с датчанами, товарищ полковник? Окончательно определились? — спросил Смирнова Грауль.
— Да, Павел, — уверенно кивнул тот. — В норвежскую армию Сехестеда отправится отряд под началом майора Рината Саляева. Его помощниками будут капитаны Василий Новиков и Роман Зайцев. В составе отряда — стрелковая сотня смешанного состава и полусотня выпускников удинской военной школы. Задача отряда состоит в скорейшем обучении норвежцев тактике использования скорострельного оружия, работе с нашей винтовкой и уходу за ней, а также снаряжению патронов. В качестве прикрытия отряда используются четыре сорокамиллиметровые картечницы. Вот такие дела, коллеги, — отложив лист бумаги, оглядел присутствующих Смирнов.
— Кто будет заниматься школой? Обучение останавливать нельзя! — спросил кто-то из зала.
— Да, обучение не остановится, — ответил Ринат. — Остаётся мой заместитель, капитан Мартынюк.
Помимо прочего было у отряда, отправляющегося в Норвегию через Архангельск, и второе задание. Саляев должен был наладить в Кристиании контакт с Олафом Ибсеном и, если тот не передумал, нанять норвежца и его людей для работы на верфях Албазина. Возвращение отряда планировалось на датских кораблях через устье Невы с заходом на Эзель. Также, смотря по обстоятельствам, намечалась и оккупация остальных островов Моонзундского архипелага — Даго, Вормса и Моона.
Далее были решены вопросы по последнему прибывшему царскому каравану, в коем насчитывалось тысяча четыреста двадцать человек. Три сотни присланных царём башкир делились на три отряда по пятьдесят человек, поступая на службу в Селенгинск, Читинский острог и Нерчинский посёлок соответственно, остальные же отправлялись на Сунгари под начало воеводы Игоря Матусевича. Среди них многие были земледельцами, к удивлению ангарцев, и жили до этого осёдло. Как оказалось, эти люди были захвачены уральскими казаками у кочевников, которые хотели продать башкир хивинцам. Нарымцев, волжан и черемисов-марийцев до поры разделили между ангарскими посёлками, планируя в дальнейшем основать новые поселения на Селенге и Амуре.
Сунгарийск Октябрь 7151 (1643)
Очнулся Дюньчэн от ноющей головной боли, отдававшейся пульсацией в висках. Болела и рука — этот проклятый варвар едва не сломал её. Душа чалэ-чжангиня наполнились тоже болью и гневом. Вспомнил он и о своей несдержанности. Вероятно, вражеский военачальник желал, чтобы его пленник потерял самообладание воина. Он верно выбрал болевые точки. И теперь маньчжур лежал на земляном полу, слегка присыпанном соломой. Лежал навзничь, широко раскинув руки.
Когда Дюньчэн открыл глаза, то увидел над собой лишь тёмный потолок, а впереди перекрещенные жерди. Маньчжур тоскливо застонал. О небо! Он, словно последний вор, сидел в клетке! Подобравшись, маньчжур подполз к стене и прислонился к ней, переводя дыхание. Поморгав, дабы с глаз сошла пелена, полковой начальник увидел, что на него внимательно смотрит молодой амурец. Он сидел на лавке у противоположной стены, сжимая в руках аркебузу. В стороне тускло горел фонарь, без него в помещении было бы совсем сумрачно, два маленьких зарешечённых окошка почти не давали света.
И тут маньчжур вспомнил дом северного варвара — там окна были гораздо больше и они были застеклены! Слишком богато для северных варваров, прозябавших в невежестве. Христиане уже имеют свои городки близ пределов империи Цин! Чиновник понял, что ему необходимо добраться до Нингуты любой ценой. Варварам можно обещать что угодно, слова ничего не стоят.
Уставившись на амурца, Дюньчэн попробовал смутить его взглядом. Взглядом господина, и не важно, что он сейчас за решёткой! Цин будет властвовать и здесь, и в халхасских, и в китайских землях!
Однако смутить не удалось. Маньчжур раздосадованно закрыл глаза и ухмыльнулся.
— Пить хочешь? — раздался голос амурца.
«Ни тени почтения», — с горечью отметил заключённый.
— Попался бы ты мне раньше, солонская собака, — пробормотал пленник. — Да! Дай воды, варвар!
— Это ты теперь варвар, — рассмеялся солон. — Это ты сидишь в клетке на грязном полу.
Амурец зачерпнул ковшиком воды в бочке, стоявшей в углу, и направился было к клетке. Маньчжур привстал и, показывая свою слабость, тоже потянулся к жердям.
— Но-но! — остановился солон. — Иди в угол! Мне сказали, если ты будешь подходить близко к прутьям клетки, то я должен уколоть тебя штыком!
Шипя ругательства, маньчжур сел на солому. Амурец поставил ковшик на пол и снова отошёл к лавке. Не успел Дюньчэн напиться, как дверь в тюремное помещение отворилась и вошёл один из чужеземцев-христиан. Бородатый, неприятный на вид чужак пророкотал что-то солону, и тот принялся говорить с ним на этом собачьем языке! Это очень опасно! Нельзя допустить того, чтобы христиане забрали себе данников Цин.
— Очнулся, чёртов маньчур? — Казак приставил ружьё к стоящему в углу столу и посмотрел на пленника. — Ишь, яко сыч бельмами хлопает! Петька, ты иди отседова ужо. В столовой ужин готов.
— Хорошо, дядька Козьма! — обрадовался амурец. — Есть хочется, то верно.
— Иди-иди, — с улыбкой проговорил казак. — А ты, маньчур, жди. Сам воевода сейчас пожалует. Не разумеешь? У-у, как есть дикарь.
Дюньчэн понимал, что с этим варваром разговаривать не нужно, языка маньчжурского он не понимает, в отличие от амурцев. Посему чалэ-чжангинь сел на солому в дальний угол клетки, закрыл глаза и отрешился от действительности, вспоминая Эрдени и детей. Однако проклятый чужеземец не переставал что-то говорить на своём собачьем языке, обращаясь к маньчжуру.
— Я не понимаю тебя, варвар, — устало проговорил Дюньчэн. — Я понимаю, что тебе скучно. Но прошу, оставь меня в покое.
Он обхватил колени руками и попробовал поразмышлять: начальник над христианами и, следовательно, над покорёнными ими туземцами предлагал ему вновь увидеться с семьёй. Взамен ему нужна информация о войске, собирающемся в Нингуте. Что понятно, ведь он опасается нового нападения на свою крепость, возведённую на вассальных землях Цин. Оставалось лишь ждать, когда начальник чужеземцев снова решит заговорить с Дюньчэном.
Через некоторое время пришёл ещё один амурец. Он принёс еду для пленника — ячменную кашу с мясом. Маньчжур был голоден, но его воинская гордость не позволяла принять пищу из рук врага. К тому же оскорбление, нанесённое ему варварами, было слишком велико.
